которых жарилась пища. Здесь же забивали быков, баранов, свиней, мясо которых 
разделывали на большие куски и жарили, насадив на длинные вертела. Пока 
кухонная прислуга хлопотала, для знатных особ устанавливали столы на козлах (в 
домах этой эпохи использовали именно такие столы, поскольку еще не существовало 
стационарного стола, и прежде чем обедать, нужно было "поставить стол"). Стол 
накрывался скатертью, на которую клали миски и ножи. Но большинство 
крестоносцев ели сидя на земле или на корточках. Их еда состояла из "бульона", 
то есть куска хлеба или сухарей, размоченного в воде, или, по особым случаям, в 
нескольких стаканах вина, которое перевозили в бочках наряду с маслом и соленой 
рыбой. 
      Подсчитано, что отряды проходили двадцать пять миль (примерно от тридцати 
до тридцати двух километров) в день, что было для них неплохим результатом, 
поскольку приходилось охранять женщин и детей. Впереди курсировали посланцы, в 
случае нужды предупреждавшие местные власти о подходе войск. Задолго до 
крестоносцев по их маршруту прошли тысячи паломников; сохранилось письмо от 
прево Пассау, в котором тот информирует паломника - уже упоминавшегося епископа 
Бамбергского Гюнтера - о ходе приготовлений для его размещения в городе. 
      Вспомним, наконец, о необычайной радости, охватившей, по словам хронистов,
 отдельные отряды при встрече: предводители обнимались, поздравляли друг друга, 
рассказывали об обстоятельствах своего путешествия, и огни лагеря еще долго 
горели в ночи под стенами Константинополя, с высоты которых за ними в молчании 
наблюдала недремлющая императорская стража. 
      Именно в Византии впервые проявилась реакция Востока на движение, 
охватившее всю Европу. Крестоносцы лицом к лицу столкнулись с неведомым им 
миром греков. Папа назначил град Константина местом сбора для разных корпусов, 
и, как мы видели, войска поочередно подходили туда с ноября 1096 по май 1097 гг.
 Однако большинство из крестоносцев по прибытии были настроены против 
императора Алексея, поскольку почти все они имели стычки с его сановниками и 
патрулями. 
      Все началось с трагикомического случая. Гуго, граф Вермандуа, брат 
французского короля (Филиппа I, который не взял крест, будучи отлученным от 
Церкви), согласно одной хронике, написал письмо императору, в котором требовал 
обеспечить себе пышный прием. Эта претензия могла показаться только смешной 
Анне Комнине, родной дочери Алексея, поведавшей нам об этом послании. Ведь в 
глазах византийцев, наследников великой Империи, ее блестящей цивилизации, 
мелкие князьки Севера были попросту вульгарными выскочками, "варварами" без 
прошлого и культуры. 
      Тем не менее, Алексей Комнин поручил своему родному племяннику, Иоанну, 
правителю Дураццо, контролировать передвижение Гуго. Но несчастный граф прибыл 
в весьма плачевном состоянии: попытавшись переправиться через Адриатическое 
море в сильную бурю, он потерял много кораблей, и сам был выброшен на берег, 
сохранив из имущества только свою одежду. Это плохо соответствовало столь 
желаемой им блестящей встрече, однако Иоанн Комнин сумел снискать расположение 
Гуго и проводил его с остатками отряда в Константинополь, где первой заботой 
императора было убедить графа "стать его вассалом и принести обычную у латинян 
клятву". 
      Подобная сцена повторялась при приеме каждого отряда, но если Гуго быстро 
поддался уговорам, то другие бароны проявили упрямство. Сквозь глубокое 
презрение, которое Анна испытывала к франкам, "кельтам", на страницах ее труда 
предстающих непостоянными и неуравновешенными гордецами, просматривается 
атмосфера взаимной злобы и недоверия, царившей во время прибытия крестоносцев в 
Константинополь: 
      "До императора дошел слух о приближении бесчисленного войска франков. Он 
боялся их прихода, зная неудержимость натиска, неустойчивость и непостоянство 
нрава и все прочее, что свойственно природе кельтов и неизбежно из нее 
вытекает: алчные до денег, они под любым предлогом легко нарушают свои же 
договоры. Алексей непрестанно повторял это и никогда не ошибался. Но самодержец 
не пал духом, а все делал для того, чтобы в нужный момент быть готовым к борьбе.
 Однако действительность оказалась гораздо серьезней и страшней передаваемых 
слухов. Ибо весь Запад, все племена варваров, сколько их есть по ту сторону 
Адриатики вплоть до Геркулесовых столбов, все вместе стали переселяться в Азию, 
они двинулись в путь целыми семьями и прошли через всю Европу"8. 
      Этот текст очень ясно показывает, как далеко могут завести предрассудки 
Ведь Анна только понаслышке знала о тех народах, которых называла "кельтами", 
однако, не колеблясь, обвинила их во всех грехах якобы они на самом деле 
явились, чтобы захватить Константинополь, а прибытие каждого отряда 
предварялось нашествием саранчи, и все они ели зажаренными грудных детей Правда 
и ей пришлось признать, что "люди простые, искренние хотели поклониться Гробу 
Господню и посетить Святые места". Но она вовсе не скрывает своего отвращения к 
баронам, смешанного с характерным презрением, которое могла испытывать к 
"варварам" "порфирородная" - рожденная в том самом багряном зале, где, по 
традиции, появлялись на свет императоры, читавшая Аристотеля, Платона, 
Демосфена, Гомера, изучавшая математику и теологию столь же тщательно, как 
каноническое право и медицину Она видела в толпах, пришедших с Севера, только 
простых скотов, а их храбрость трактовала как инстинктивный порыв' "Племя 
кельтов - вообще, как можно догадаться, очень горячее и быстрое - становится 
совершенное необузданным, когда к чему-то стремится"9. Она не скрывает 
неприязни даже к Готфриду Бульонскому, который был известен своим благочестием. 
"Он был человеком очень богатым, весьма гордившимся благородством, храбростью и 
знатностью своего рода - ведь каждый кельт стремится превзойти всех