такой степени, что отрезал бы нам и продвижение вперед, и отступление, вынуждая 
нас дожидаться смерти, оплакивая на каком-то повороте дороги свои грехи. Потом 
мы обнаружили маленькие бухты побережья, скалистые горы и потоки в руслах столь 
глубоких, что их трудно бъшо перейти даже посуху. Если бы тучи или снега 
напитали их, мы бы не смогли преодолеть их течение ни пешие, ни верхом. Мы 
прошли через множество разрушенных городов и через другие [города], где греки 
покинули пояс укреплений, чтобы укрепить гавань стенами и башнями. Наше 
назойливое постоянное присутствие заставляло их уступать нам продовольствие, 
кое алчность их оценивала очень дорого <...>

Крестоносцы проследовали мимо Смирны и Пергама, чтобы в начале декабря прибыть 
в Эфес. Здесь византийский император, не желая полного их уничтожения, 
предупредил, что турецкие силы преградили дорогу, и предоставил крестоносцам 
зимние квартиры. Конрад возвратился зимовать в Константинополь с небольшим 
числом выживших немцев, но Людовик, равным образом презирая и турок, и греков, 
продолжал свой путь.

Рождество франки провели на равнине Десервион, где впервые встретили врага. 
Воспользовавшись тем, что французы были заняты разбивкой лагеря накануне 
Рождества, турки попытались увести их скот; но несколько рыцарей сумели не 
допустить этого и весело сняли первинки их голов. Затем вмешалась погода.

Как если бы Божественное Провидение пожелало спрятать от нашего взора пасмурное 
небо, разразившееся дождями, которые заливали равнину, в то время как снег 
побелил вершины. Четыре дня спустя, когда реки немного спали и успокоившийся 
ветер разогнал дождь, король отдал приказ покинуть долину Эфезины, опасаясь 
быть отрезанным потоками, если начнут таять снега или возобновятся дожди.

Погода стояла хорошая, без заморозков и ливней. Победа над турками на берегах 
Меандра придала уверенности изголодавшейся армии, которая направилась в 
Лаодикею на поиски продовольствия. На подступах к городу французы встретили 
Отгона Фрейзингенского с малым числом оставшихся у него людей. Он предупредил 
их о присутствии турецкой армии, спрятавшейся в горах, которая только что 
захватила немцев врасплох и окрасила скалы их кровью. Людовик же приказал 
своему авангарду остановиться перед ближайшим ущельем, так как разумнее было бы 
пройти через него на следующее утро, располагая для этого целым днем.

Однако Жоффруа де Ранкон - достойный вечной ненависти (rancune) за это - забыл 
приказы короля, который наблюдал за тылом. Он [Жоффруа] прибыл к подножию горы 
довольно рано, так как ничто его не задержало в дороге, и начал подъем. К 
полудню он установил свои палатки на другом склоне. Гора была крутой и 
каменистой, а подъем - труден для наших, видевших вершины, касающиеся небес, а 
в глубокой лощине - поток, спускавшийся в преисподнюю. Толпа все прибывала, 
люди толкались, пока не вскарабкались. Падающие камни завалили дорогу, и наши, 
отыскивая путь, теснились друг к другу, насколько это было возможно, опасаясь 
собственного падения или падения другого. В то же время турки и греки, 
недосягаемые за хребтами для наших стрел, вовсю развлекались этим 
представлением, дожидаясь вечера. Темнело, а наш обоз скопился в ущелье. Как 
если бы сих бед было недостаточно, враг выбрал именно этот момент, чтобы 
напасть. Турки вышли из-за утесов, так как не опасались больше нашего авангарда 
и не видели еще арьергарда. Они нанесли удар и сбросили вниз наших пехотинцев, 
падавших и скользивших подобно стаду. Поднявшиеся вопли достигли небес и слуха 
короля. Тот сделал все, что смог, но небо послало только ночь - тем не менее 
темнота-то и остановила избиение. Цвет Франции был скошен, не успев принести 
свои плоды в Дамаске.

Из всего войска только у тамплиеров был опыт войны в горах. Ветераны Пиренеев, 
они знали, как уберечь лошадей и защитить поклажу. После смертельно тревожной 
ночи, когда восходящее солнце осветило турок, все еще хозяев вершин, Людовик 
воззвал к Эврару де Бару, чтобы спасти почти безнадежную ситуацию.

Уже наши лошади страдали от голода, так как прошли много дней без овса и почти 
без травы; уже не хватало продовольствия людям, которые брели в течение 
двадцати дней, в то время как жаждущие крови турки окружали нас, подобных 
жертвенным животным. Магистр ордена Храма сеньор Эврар де Бар, почитаемый за 
свою веру и ценный пример для войска, и его братья следили за своими 
собственными лошадьми и поклажей и, насколько могли, храбро защищали поклажу и 
лошадей других. Король, который любил их и охотно подражал их примеру, пожелал, 
чтобы все войско держалось их и чтобы наше духовное единство укрепило слабых. 
Наконец, по общему согласию, решили держаться в этой опасности по-братски, все 
вместе. Все, богатые и бедные, дали слово, что не сбегут из лагеря и во всем 
будут повиноваться магистру, которого им пошлют. Потом таковым избрали 
командира по имени Жильбер и определили ему пятьдесят рыцарей в качестве 
соратников <...> Все войско слушалось его приказов, и мы радовались, спускаясь 
в безопасности с гор, избавленные от любого нападения врага <...>

В порту Анталии французские бароны под угрозой бунта настояли, чтобы король 
оставил дорогу по суше и отплыл в Антиохию. Людовик заставил византийского 
наместника пообещать, что воины, сержанты, паломники, которых приходилось 
покинуть, будут проведены под охраной до Сирии. Пустое обещание: как только