бы лучше перенести свои силы в Испанию, где они играли большую роль в 
отвоевании Иберийского полуострова. Но они все еще надеялись восстановиться в 
Сирии и разделились между своими командорствами на Кипре и в Париже.

Дом ордена Храма в Париже располагался на правом берегу Сены, Старый Храм - 
внутри стен, построенных при Филиппе Августе, позади церквей Сен-Жан-ан-Грев и 
Сен-Жерве; Новый Храм, с массивной башней, за крепостной стеной - на месте 
нынешнего квартала Тампль. Две группы строений состояли из просторных покоев, 
где французские короли размещали своих избранных гостей. [502] Более того, в 
башне Тампля, настоящей крепости, хранилась королевская казна. Долгое время 
парижский Дом организовывал связь между провинциями ордена на Востоке и Западе; 
ни одно из командорств Испании или Италии не могло сравниться с ним по значению.
 Только лондонский Храм приближался к этому - по финансовым и дипломатическим 
функциям, которые выполнял.

Но положение французских тамплиеров усложнялось вследствие их роли банкиров и 
управляющих казной Франции. "Казначеи парижского Дома были из крупных 
финансистов, место которых отмечено в истории французских публичных учреждений. 
Они распоряжались финансами ордена с осторожностью, гибко управляя королевской 
казной в самые критические времена". [503]

Орден Храма подверг большим изменениям управление казной во время правления 
Филиппа IV Красивого, ибо объем королевских финансов превышал возможности 
парижских тамплиеров. С 1291 по 1295 гг. (частью их) управлял ломбардский банк 
Франчези. Начиная со Дня Всех Святых 1295 г. королевские доходы в целом 
контролировались новым институтом - казной Лувра, созданной по образцу банка 
ордена Храма, но управляемой людьми короля. Следует заметить, что последнее 
изменение несколько предшествовало обнародованию папой Бонифацием VIII буллы 
"Clericis laicos" (24 февраля 1296) [504] , которая пробила брешь между Папой и 
королем, запретив светским властям получать доходы с церковных имуществ - 
тамплиеры были бы поставлены в весьма деликатное положение, если бы Филипп не 
посчитался с этой буллой. Были ли они предупреждены об этом или сами желали 
освободиться от подобной функции? Как бы то ни было, управление казной Франции 
было возвращено рыцарям Храма в июне 1303 г., когда Гуго де Перо от имени 
своего ордена присоединился к церковной политике короля [505] ; и казна 
оставалась в Тампле вплоть до ареста тамплиеров в октябре 1307 г..

Тезис (разделявшийся некогда и автором), что орден составлял сообщество, 
способное помешать французскому королю, не выдерживает испытания, поскольку 
король мог прекратить их доступ к управлению финансами, как только этого бы 
пожелал. Не сила, а слабость ордена Храма делала из него желанную добычу.

Отыскивая в документах, относящихся к процессу, по возможности все, что 
эрудиция или воображение могут оттуда извлечь, не отвечая окончательно на все 
вопросы, которые поднимаются ими, необходимо учесть, что дело тамплиеров не 
изолированный феномен, - это часть трагической серии политических процессов, 
имеющих отношение к правлению Филиппа Красивого: Бернара Сессе епископа Памье, 
папы Бонифация VIII и Гишара, епископа Труа. Каждое из этих трех дел содержит 
много общих моментов: осужденными оказываются люди церкви, по закону 
исключенные из светской юрисдикции; акты осуждения включают обвинение в ереси и 
безнравственном поведении; и обвинителем (или подстрекателем) каждый раз 
является Гийом де Ногаре. Исследуя маневры легиста, его отношения с королем, 
способность извлекать пользу из любых отклонений от веры, его ловушки, успешно 
подстроенные трем Папам, кажется, что ключ от этих дел не в деяниях жертв, не в 
загадочном характере молчаливого Филиппа, но в безрассудных амбициях и в 
смертельных тревогах Гийома Ногаре.

К 1295 г. Филипп IV правил уже десять лет; французы, которые нашли удачные 
прозвища большей части своих королей, остановились на его внешности и, не 
рискуя оценивать истинную натуру, назвали его Красивым. Он действительно был 
очень красив, высокого роста, белокурый, с правильными чертами лица, в нем 
восхищали сила и храбрость; его знали как благочестивого человека; он любил 
свою жену и свою семью; личная жизнь его была лишена страстей и, до последних 
лет царствования, почти не содержала инцидентов. Однако нечто вроде тайны 
окутывало его: этот железный король, - был ли он действительно так силен? 
Годфруа Парижский, сочинитель песен, осмелился сказать, "что король был 
легковерным, как девственница, и находился в плохом окружении"; епископ Памье, 
который говорил inter pocula [в хмельном застолье (лат.)], утверждал, что "у 
него красивое лицо, но он не умеет ни говорить, ни думать". До какой степени 
министры короля были агентами его воли? Они говорят за него, и всегда слышны 
только их голоса. "Король велел выразить в его присутствии..." - такое 
произносят из-за вялости или из хитрости? Он умел показать себя приветливым, но 
добрые слова, которыми он жаловал просителей, часто оставались бездейственны. 
Возможно, ему особенно недоставало воображения, что объяснило бы влияние, 
которое оказывали на него сначала Пьер Флотт из Дофинэ, потом - южанин Гийом де 
Ногаре, два легиста, одаренные необычайной живостью мысли.

Начало жизни Ногаре было скромным: родился в Сен-Феликс-де-Караман, в диоцезе 
Ажен; профессор права в Монпелье, затем - судейство в Бокере; приглашение - 
благодаря его познаниям - в Париж из Лангедока, с 1296 г. заседал в королевском