исовал на 
земле крест, прыгал на него и называл себя в шутку еретиком (Lea H. Ch. The 
Inquisition in the Spanish Dependencies. New York, 1908, p. 228).
     Формальное учреждение трибуналов инквизиции в испанских колониях Америки 
вызвало волну террора против подлинных или воображаемых противников испанской 
колониальной власти. Достаточно сказать, что только в течение первого года 
своей деятельности в Мексике трибунал инквизиции провел свыше 170 процессов и 
расследований, а до конца столетия в его "балансе" уже числилось 113 сожженных 
еретиков, свыше 1000 процессов и много сотен расследований (Greenleaf R. E. Op. 
cit., p. 162-163), предпринятых по доносам или признаниям, добытым под пыткой у 
обвиняемых. На первый взгляд, указанные цифры могут показаться незначительными. 
В действительности это не так. По каждому процессу или расследованию 
привлекались вместе с обвиняемыми их родственники, соседи, сослуживцы и десятки 
людей. Таким образом, 1000 процессов могли означать, что инквизией было 
"охвачено" по крайней мере 10 тыс. человек. Для колониального общества XVI в. 
это была внушительная цифра, если учесть, что число испанцев в Мексике в то 
время не превышало 50 тыс. Нетрудно предположить влияние этих процессов и 
расследований на колониальное общество: они создавали атмосферу страха, 
запугивания, в которой только тот мог чувствовать себя в сравнительной 
безопасности, кто ревностно выполнял все требования инквизиции, церковной 
иерархии и колониальной администрации.
     Создание трибуналов инквизиции означало введение предварительной цензуры 
на книги, что нанесло непоправимый урон духовному развитию колоний. Инквизиторы 
с таким же ожесточением преследовали "крамольные" книги, как и самих еретиков. 
Архивы свидетельствуют, отмечает Ричард Гринлаф, что большая часть переписки 
между трибуналом инквизиции в Мехико и его провинциальными уполномоченными 
(комиссариями) касается охоты за "крамольными" книгами (Ibid., p. 184). 
Строжайший контроль был установлен за кораблями, прибывавшими в мексиканские 
порты. Комиссарии инквизиции тщательно проверяли грузы, изымая любую печатную 
продукцию, которую направляли на контроль трибуналу в Мехико. Только после 
обыска корабля комиссарием пассажирам разрешалось ступить на землю.
     В порыве высокомерия
     Колониальная инквизиция была более придирчивой к книгам. чем испанская. 
Часто запрещались книги, свободно циркулировавшие в метрополии. Типографы также 
находились под бдительным контролем инквизиции, а так как почти все они были 
иностранцами – немцами или голландцами, то для "святой" службы они являлись 
тайными "лютеранами", самое подходящее место которым – на костре. И в Мехико, и 
в других испанских колониях типографы и торговцы книгами немало времени 
проводили в застенках инквизиции, а некоторые из них закончили свои дни на 
кемадеро.
     Процедура колониальной инквизиции мало чем отличалась от практиковавшейся 
в Испании. Основой для ареста, как правило, служил донос, вслед за поступлением 
которого о предполагаемом преступнике собирали показания других лиц и прочие 
компрометирующие его материалы. Свидетелей строго предупреждали, что за 
разглашение следственной тайны их ждет суровая кара. Имен свидетелей 
заключенному не сообщали, очных ставок им не устраивали. Арестованного 
заключали в один из казематов инквизиционной тюрьмы, где до вынесения приговора 
он содержался в полной изоляции. При наличии двух доносчиков обвиняемый 
считался виновным. Спасти его от смерти в таком случае могло только полное 
"добровольное" признание в инкриминируемых ему преступлениях и "отречение", 
если же узник "сознавался" под пыткой, то это считалось отягчающим его вину 
обстоятельством.
     Но кроме признания от обвиняемого еще требовалось сотрудничество в выдаче 
сообщников, а также обязательство впредь служить инквизиции осведомителем, как 
следует из "Текста отречения", который по требованию инквизиторов подписывала 
их жертва:
     "Я, имярек, проживающий там-то, находясь здесь перед вашими милостями 
инквизиторами, которым поручено волею апостолической церкви в этом городе 
бороться с еретической скверной и отступничеством в этой местности, перед 
крестом и священными евангелиями, которых физически касаюсь руками, признавая 
подлинную католическую и апостолическую веру, отрекаюсь, предаю осуждению и 
анафеме всякую ересь, которая восстает против святой католической веры и 
евангельского закона нашего благодетеля и спасителя Иисуса Христа, против 
святой католической и римской церкви, в особенности против той, в которой я 
перед вашими милостями был обвинен и являюсь со всей силой подозреваемым. 
Клянусь и обещаю всегда исповедовать и сохранять эту святую веру, которую 
исповедует, сохраняет и учит святая матерь римско-католическая церковь, и что 
всегда сохраню послушание нашему господину папе и его преемникам, которые 
канонически будут наследовать ему на апостолическом троне, и их указаниям. И 
провозглашаю, что любой, кто выступит против этой святой католической веры, 
достоин осуждения, и обещаю, что никогда не примкну к ним и по мере моих сил 
буду их преследовать и об их ересях, ставших мне известными, сообщу и доложу 
ближайшему инквизитору против еретической скверны и прелату святой матери 
церкви, где бы я ни находился. И я клянусь и обещаю, что со всей покорностью и 
терпением, со всей моей силой и властью приму наказание, мне назначенное, или 
то, которое будет назначено, и выполню все и подчинюсь во всем, не 
сопротивляясь этому ни всему, ни в частностях. И хочу, и согласен, и рад 
заявить это, что если когда-либо (да не пожелает того бог!) я выступил бы 
против вышеназванных наказаний, против целого или части их, то пусть меня 
считают вновь впавшим в ересь.
     Я подчиняюсь приговору и строгим святым канонам, дабы в моей персоне, 
которая решительно отрекается от ереси, были бы осуществлены все наказания, в 
оных содержащиеся. И согласен принять их и понести их в случае, если будет 
доказано, что я нарушил данное отречение" (Medina J. Т.