ике испанской действительности за рамки "лояльной оппозиции" к алтарю и 
трону. Этот факт, на наш взгляд, объясняется узостью социальной базы, которая 
могла стать их опорой. Обнищавшие идальго – потенциальная опора эгалитарных 
проповедей эразмистов – превращались на землях Нового Света в нечто 
противоположное тому, чем они были в Испании, – в богатеев-энкомендеро. Иначе 
говоря, конкиста дала им, а также плебейским слоям испанского общества, 
хлынувшим за океан, то, чего они добивались бы, не открой Колумб Нового Света, 
в борьбе со светскими и церковными магнатами и абсолютизмом в Испании, а именно 
– землю и другие источники обогащения. Таким образом открытие Нового Света 
предотвратило буржуазную революцию в Испании и превратило эразмистов в 
беспомощных и нерешительных теоретиков, не имеющих опоры в массах и, 
следовательно, лишенных шансов на успех. И тем не менее в истории общественной 
мысли Испании и ее владений они оставили весьма ощутимый след.
     Некоторые исследователи называют Лас Касаса мечтателем, утопистом, который 
не учитывал железных законов реального бытия. Стоило ли Лас Касасу, вопрошают 
они, протестовать против действий конкистадоров, требовать от них добровольного 
ухода из колоний, когда такие требования были нереальными, неосуществимыми, ибо 
христианские догмы добра и справедливости хороши лишь в теории, а в жизни 
господствуют другие – волчьи законы.
     Упреки обывателя, призывающего борца за народные интересы быть 
благоразумным, смириться с постыдной и гнусной действительностью, не рисковать 
благами жизни во имя справедливого, но несбыточного идеала! Но в истории в 
конечном счете правыми оказываются не расчетливые обыватели, а "безрассудные" 
борцы, восстающие против несправедливого порядка. Лас Касас был для XVI в. 
глупцом и фантазером, а Сепульведа, одобрявший конкисту, казался великим 
реалистом. Однако с точки зрения общего хода исторического развития подлинным 
провидцем оказался не апологет колониальной системы Сепульведа, а осудивший ее 
Бартоломе де Лас Касас.
     Лас Касас при жизни потерпел поражение. Но могло ли быть иначе? Он, как 
уже отмечалось, не нашел и не мог найти в Испании социальной силы, которая 
поддержала бы его, ибо все слои испанского общества были заинтересованы в 
конкисте, все ждали от нее богатства и славы на земле и царства божьего на небе.
 Бог, по меткому выражению Бенедетто Кроче, считался в XVI в. Испанцем (Croce В.
 Spagna nella vita italiana durante la Rinascenza. Bari, 1949, p. 126). Разве 
не был он обязан отплатить своим "соотечественникам" сторицей за обращение в 
его веру миллионов индейцев? Лас Касас рассуждал иначе. В марте 1565 г. он 
писал в завещании: "Несомненно, бог когда-нибудь обрушит свой гнев и возмущение 
на Испанию за несправедливые войны, которые она вела против индейцев в Америке" 
(Hanke L. El prejuicio racial en el Nuevo Mundo…, p. 84).
     С негодованием и возмущением клеймил Лас Касас монахов и священников за их 
участие в "разрушении Индий". В своем предсмертном послании папе Павлу V 
неистовый доминиканец решительно утверждал: "Величайший скандал и не меньший 
ущерб наносят нашей святейшей христианской вере епископы, монахи и священники, 
которые на новых землях великолепно обогащаются, в то время как их подопечные, 
обращенные недавно в веру, пребывают в такой полной и невероятной нищете, что 
многие из-за произвола, голода, жажды и чрезмерного труда каждый день 
по-пустому гибнут. Со всей скромностью умоляю ваше святейшество объявить таким 
священникам, что они обязаны на основе естественного и божественного законов, 
как они действительно тому обязаны, возвратить индейцам все золото, серебро и 
драгоценные камни, приобретенные ими, ибо они их взяли и отобрали у людей, 
терпевших великие бедствия и теперь страдающих от них, которым они по 
божественному и естественному законам обязаны также раздать свое собственное 
имущество".
     Нельзя согласиться с исследователями, выдающими Лас Касаса за подлинное 
порождение средневековой церкви. Лас Касас черпал вдохновение в принципах 
первоначального христианства, а не в трудах средневековых богословов. 
"Несомненно, что, принадлежа к церкви, он проповедовал милосердие и любовь к 
ближнему, – пишет X. Ле Риверенд, – более того, Лас Касас надеялся увидеть, что 
эти добродетели будут определенным образом осуществлены в индейском обществе. 
Но в то же время его труды полны проклятий и осуждений "сатанинским" 
церковникам, которые эксплуатируют индейцев и отпускают грехи новой олигархии, 
возникшей в колониях. Если это так, то как можно утверждать, будто он доверял 
церкви, в лоне которой он наблюдал столь много лжехристиан? Конечно, нет. И 
доказательством этому служит то, что в последние годы своей жизни он настаивал, 
чтобы в Америку посылались не любые священники, а только избранные им самим…
     В лице церкви и монархического государства Лас Касас нашел себе лишь 
временных союзников. Монархия не могла благожелательно относиться к новой 
олигархии, поскольку последняя пыталась возродить в Америке прежнюю касту 
феодальных сеньоров, с которыми боролись католические короли… В известном 
смысле церковь если и не противилась насаждению феодальных форм, то во всяком 
случае предпочитала сама делить с королем доходы от конкисты и колонизации" (Ле 
Риверенд X. Историческое значение деятельности Бартоломе де Лас Касаса, с. 
34-36).
     Лас Касас, будучи верующим католиком, не помышлял призывать индейцев к 
сопротивлению своим поработителям. Как и другие миссионеры, он проповедовал 
индейцам смирение и послушание, поэтому его проиндейская проповедь, обращенная 
к колонизаторам, существенной опасности для последних не представляла. Что 
касается королевской власти, то она использовала Лас Касаса в своих интересах: 
кокетничая с ним, Карл V стремился в действительности не облегчить положение 
индейцев, а обеспечить себе большую долю награбленных конкистадорами богатств.
     Нельзя согласиться и с теми исследовате