ид существовать здесь просто не мог. 
Это было нормой, традицией, стереотипом поведения, элементом привычного образа 
жизни, как такого же рода элементом были корпоративные связи, делавшие 
работника несвободным. Иной характер, иная система политических, экономических 
и социальных отношений вели к тому, что работники, трудившиеся на предприятиях, 
вроде бы вполне современных, действующих в рамках рыночно-капиталистического 
сектора, по сути являли собой — а во многом являют и сейчас — вчерашних 
крестьян традиционно-восточного типа, с ног до головы опутанных привычными 
социальными, экономическими и, главное, внеэкономическими 
(административно-политическими, корпо-рационными) связями. При этом давление 
избытка населения — фактор, все более ощутимый в развивающихся странах и 
механически во все возрастающих масштабах воспроизводящий именно привычные 
традиционные формы отношений,— отнюдь не способствует возникновению нормальных 
для функционирования капитала европейского типа условий, особенно таких, как 
свободный рынок рабочей силы, свободный выбор места работы и т. п.
    В самом деле, многое в традиционной экономике Востока в наши дни 
переменилось. Изменился характер производства, особенно в больших городах,— оно 
стало машинным и крупномасштабным. Изменился характер-хруда — на смену прежним 
ттпдданним гмянним
    
    государству налогами и отработками, на смену несвободным батракам и 
наемникам пришли обычные рабочие, получающие за свой труд заработную плату (на 
государственном предприятии—из казны). В немалой мере изменился и характер 
социально-экономических отношений: на смену традиционным связям между 
всесильным государством и бесправными подданными, опосредованным 
централизованной редистрибуцией и принципиально не имевшим отношения к рынку, 
товарообмену, тем более к частной собственности, пришли связи товарно-рыночного 
типа, пусть даже не вполне последовательные. Казалось бы, сдвиги огромные. Но, 
как о том только что говорилось, все на деле было не так, как может показаться 
при анализе с использованием лишь политэкономического инструментария.
    Социологический анализ свидетельствует о том, что иной «человеческий 
фактор» создает иную ситуацию, в том числе и в экономике. В исторических трудах,
 особенно отечественных, специалисты долгие годы не видели, старались не 
замечать этой разницы. Много и охотно писали они, например, о рабочем движении, 
о профсоюзах, забастовках в странах Востока, о революционных выступлениях там 
пролетариата. Конечно, все это было, но в иной социальной среде, при иных 
политических реалиях, при господстве иных традиций и типа личности, форм 
соединения производителя со средствами труда (форм, опосредованных 
внеэкономическим принуждением). Все это не только выглядело иначе, но и играло 
другую роль как в реальной жизни Востока, так и в процессе его развития. И 
здесь опять нужно сказать несколько слов о государстве.
    Конечно, колониальный капитал адаптировался к местным условиям, даже умело 
использовал их, приспосабливал для своих нужд. Однако при этом он должен был 
вынужденно меняться сам, изменять в какой-то степени и себя. Для такого рода 
изменений были естественные пределы, за которыми современный капитал переставал 
быть независимым и ориентирующимся на свободный рынок конкурентной борьбы 
капиталом. Далеко не случайно колониальный капитал всегда стремился ограничить 
сферу своего функционирования добывающими промыслами и обрабатывающими 
предприятиями (вынужденно необходимыми и трудоемкими), тогда как создание 
капиталоемких производств, особенно тяжелой промышленности, обычно выпадало на 
долю государственного сектора. Что же касается государственного сектора, то он 
хотя и был в зависимости от рынка, но не страдал от конкуренции и не гнался за 
экономической эффективностью и конкурентоспособностью, покрывая убытки 
дотациями. Более того, он поддерживал на плаву тем же способом либо посредством 
льготных тарифов национальную промышленность капиталистического типа, которая 
всегда оказывалась слабейшей частью современного сектора, ибо не только не 
имела необходимого опыта, но и сталкивалась все с теми же препятствиями — с 
несвободными работниками, традиционным рывком, внеэкономическими связями и т. п.

    
    Словом, речь не только о том, что структурно чуждый традиционному Востоку 
капитализм развивался с трудом и приживался нелегко, что-то ломая и изменяя, 
как-то приспосабливаясь и постоянно идя на компромиссы. Дело даже не только в 
том, что хуже всего приживался частный национальный капитал, постоянно 
нуждавшийся в щедрой поддержке со стороны государства. Главная сложность 
состояла в том, что слишком многого и тем более быстро капитал, в том числе в 
его преимущественно государственной форме, достичь не мог по той простой 
причине, что традиционное восточное общество, даже пройдя через многие 
десятилетия, а кое-где и века колониализма, к этому не было готово. Конечно, на 
протяжении веков колониализма кое-что в этом направлении было достигнуто. Занял 
свои позиции колониальный капитал с его рынком, передовыми форпостами, 
торговыми факториями, плантациями и т. п. Активно вовлекались в сферу 
колониально-капиталистического рынка определенные слои местного населения, 
компрадоры и аутсайдеры. Частично приобщались к этому же социальные верхи, 
особенно правящие. Но всего этого было явно недостаточно для достижения 
серьезных результатов в деле капиталистического преобразования Востока — 
недостаточно прежде всего для преобразования общества, для трансформации 
специфического, с точки зрения европейского стандарта, восточного социума. Как 
ни медленно шел процесс индустриализации Востока, темпы его намного превышали 
темпы трансформации социума. Возникал драматический разрыв между необходимостью 
(общество должно было уме