я тому, 
что английская парламентарно-демократическая модель в Индии была воспринята, а 
затем и закреплена, внедрена в жизнь достаточно основательно. Впрочем, это 
далеко не значит, что весь механизм демократической культуры работает в Индии 
так, как в самой Англии. Достаточно обратить внимание на поведение электората, 
склонного поддерживать имя и личность кандидата, но не его программу, чтобы 
зафиксировать существенную разницу между этими странами. Разница станет еще 
более очевидной, если принять во внимание принцип организации в Индии 
политических партий, фракций и группировок, многие из которых организованы по 
традиционному принципу вчерашних социальных корпораций с их подчинением и 
преданностью тесно и навсетоа связанных друг с другом людей возглавляющим их 
лидерам. Впрочем, это характерно не только для сравнительно еще отсталой Индии, 
но и для передовой Японии.
    Если это заметно в Японии и Индии, то что же говорить об Африке?! Здесь 
спаянность и взаимозависимость электората восходят не только к социальным 
корпорациям, но и прямо к племенным первобытным связям. Тем не менее именно в 
Африке наиболее активно насаждаются европейские стандарты администрации и 
партийно-демократической практики, причем за неимением весомой альтернативы 
(если не считать за альтернативу первобытно-племенные нормы и неконтролируемый 
произвол власти) эти стандарты постепенно укрепляются, вживаются в ткань 
традиционной структуры. Новые поколения все органичней адаптируются к ним. 
Правда, далеко не все так гладко. Время от времени происходят перевороты, с 
удивительной легкостью возвращающие структуру к исходному уровню и порой 
отмечаемые кровожадными тенденциями упивающихся властью вождей и царьков. Но 
что характерно: слишком долго всевластный диктатор или взобравшийся на трон 
тиран не удерживается. Политическая почва в Африке зыбка, традиций 
институционализированной и тем более устойчивой -власти и сильного
    
    централизованного правительства, столь типичных для Азии, здесь нет. И это 
способствует восстановлению демократической нормы, привнесенной колонизаторами. 
Правда, местные особенности оказали свое воздействие на эту норму: несмотря на 
племенной плюрализм н даже во многом благодаря именно ему многие из молодых 
африканских государств отошли от практики опирающейся на привычные нормы 
трибализма многопартийной борьбы, распыляющей и без того слабые силы 
политических верхов, и предпочли ей однопартийные режимы на весьма широкой 
основе (организации типа народного фронта и т.п.) с пропорциональным 
представительством.
    Между Индией, почти идеально вписавшейся в парламентскую демократию 
по-английски, и Африкой с ее происходившей на ходу переработкой колониального 
наследия в политическо-правовой сфере находятся остальные страны Востока, будь 
то исламские или буддийские. Где-то парламентские республики приживаются лучше, 
где-то хуже. В одних странах часты военные перевороты, другие почти свободны от 
них. Однако везде европейский стандарт корректируется восточной традицией. 
Собственно, именно этого и следовало ожидать. Вопрос лишь в том, к чему в 
конечном счете сводится корректировка.
    Казалось бы, учитывая все рассмотренное выше, следовало ожидать, что 
наследие колониализма или влияние евро-капиталистических стандартов так или 
иначе должны были потеснить, если даже не подорвать традиционные позиции 
восточного государства, издревле бывшего не просто всесильным, но всемогущим. 
Государство, оказавшись под контролем со стороны общества, народа, вооруженного 
системой тщательно разработанных Западом и активно внедренных в странах 
Востока' избирательных процедур, демократических институтов, прав и гарантий, 
должно было не просто утратить свое былое могущество и всевластие, но уйти на 
задний план, очистив место для общества, осознавшего свои возможности, ставшего 
символом и знаменем народа, общества европейского типа. Можно было ожидать, что 
именно к этому должно было все свестись, пусть даже не сразу и не по всем 
пунктам, но все же в этом направлении, даже невзирая на сопротивление традиции. 
Однако на практике произошло нечто иное. Государства на современном Востоке 
после его деколонизации и обретения политической независимости отнюдь не стали 
такими, какие столь типичны для капиталистической Европы. Они оказались едва ли 
не столь же всемогущими, что и прежде, во всяком случае на раннем этапе 
постколониальной истории Востока, т. е. именно тогда, когда, казалось бы, 
должны были активно начать работать те институты, которые отражали интересы 
пробудившегося народа и соответственно ослабляли позиции всесильного 
традиционного государства. Более того, в ряде случаев новые государства обрели 
даже дополнительную мощь. Почему же это произошло?
    Дело в том, что на Востоке было иное государство, чем в Европе. Об этом 
немало уже сказано выше. На этом строится вся концепция данной работы. И если 
принять во внимание то обстоятельство, что
    
    на Востоке государство никогда не было выразителем интересов общества, а 
напротив, выражаясь марксистскими терминами, всегда было субъектом 
производственных отношений (т. е. не надстройкой, а элементом базиса) и что 
соответственно выглядела вся традиционная структура, принципиально в этом плане 
отличавшаяся от европейской, то не приходится удивляться тому, что 
заимствование важнейших по своей значимости политическо-правовых стандартов 
европейского типа, сыгравшее огромную роль в процессе трансформации 
традиционного Востока, не привело к превращению восточного государства в 
европейское. Не привело потому, что процессы, происходившие в экономике 
трансформировавшегося Востока, не только существенно отставал