, что даются по 
официальным каналам, создала в стране культ великого руководителя, а заодно и 
его сына, которого Ким Ир Сен официально провозгласил своим наследником. Ветры 
перемен, охватившие на рубеже 80 — 90-х годов страны марксистского социализма, 
пока что обошли север Кореи. Здесь все по-прежнему. Однако престарелый 
президент не может не волноваться за будущее своего режима, не может не 
сознавать, что рано или поздно изменения коснутся и КНДР. С одной стороны, он 
лихорадочно готовится к борьбе не на жизнь, а на смерть, ускоренными темпами 
создавая оружие массового уничтожения. С другой — стремится наладить контакты с 
процветающей Южной Кореей, тесных связей с которой он тем не менее боится как 
огня.
    В конце 1991 г. Южная Корея заключила с КНДР соглашение о перемирии, 
ненападении, сотрудничестве и обменах, что призвано было способствовать 
снижению напряженности в отношениях между обеими частями в прошлом единой 
страны. Параллельно с этим американцы вывели из Южной Кореи подразделения, 
оснащенные ядерным оружием, и тем лишили КНДР оснований для продолжения работ 
над созданием атомной бомбы. Но в 1993 г. режим Кима цемонстративно отказался 
от сотрудничества с МАГАТЭ, что означало неприятие любого контроля за его 
ракетно-ядерной программой. Не вполне ясно, как пойдут события дальше. Северная 
Корея явно приближается к состоянию кризиса.
    Конфуцианская традиция и марксистский социализм
    Все три только что охарактеризованные страны демонстрируют с некоторыми 
вариациями единую и весьма жесткую модель марксистского социализма. Эта модель 
создана на основе конфуцианских традиций, причем именно это обстоятельство 
многое в ней объясняет.
    Прежде всего речь идет р сравнительной легкости создания и завидной 
устойчивости существования модели. Как-то _очень.драсго и даже по-своему 
гармонично на конфуцианской административно-ко-
    
    мандной основе создавалась марксистско-социалистическая: никаких внутренних 
неразрешимых противоречий и несоответствий. Трудно сказать, что при этом 
сыграло решающую роль: то ли привычка уважать сильную власть и стабильную 
администрацию, то ли привычно пренебрежительное отношение к торговцам и 
собственникам, к частникам, против которых при всяком социальном кризисе 
обращалась ненависть народа в странах конфуцианской традиции; то ли, наконец, 
высокий, воспитанный тысячелетиями уровень социальной дисциплины, готовность не 
показным образом, а всей глубиной натуры, воспитанной на идеях великого 
Конфуция, почитать старших и мудрых. Как бы то ни было, но совершенно очевидно, 
что сила и авторитет власти сыграли при этом свою важную роль.
    В странах ислама власть тоже сильна. Более того, держится в основном на 
силе. Но она не имеет того авторитета, даже если апеллирует к Аллаху. И это 
сказывается в момент решающих переломов, в период реформ. Некоторые из стран 
ислама тоже пытались реализовать марксистско-социалистическую модель — 
достаточно напомнить о Египте, Йемене, с оговорками можно вспомнить об Алжире, 
где социализм не вполне марксистский. Тупик, в который завело каждую из 
упомянутых стран движение в сторону марксистской модели, и связанная с этим 
необходимость реформ сразу же выявляли внутреннюю нестабильность власти, ее 
неавторитетность и ослабленность. Известен и результат. Нечто подобное 
происходит и в европейских странах марксистского социализма — с аналогичным 
результатом. Не то в странах конфуцианской традиции.
    Несмотря на то что модификация марксистской модели здесь наиболее жестка, 
она оказалась достаточно жизненной и не ослабляет авторитета власти даже в 
момент серьезного кризиса. Ведь далеко не случаен тот факт, что в странах, о 
которых идет речь и которые оказались в том же тупике, реформы проходят если и 
не безболез ненно, то во всяком случае без слишком радикальных осложнений 
порождающих острую политическую нестабильность.
    Практически сказанное означает, что конфуцианская традиция создает и хранит 
некий социальный ген устойчивости внутренней структуры. Это не значит, что 
конфуцианские страны не знали социальных катаклизмов. Напротив, они хорошо с 
этим знакомы. Но катаклизмы здесь — реакция на нарушение нормы, не более того. 
Эксперименты Мао, Хо или Кима не слишком нарушали привычную норму, а 
вынужденные реформы возвращали к этой норме. Неудивительно, что реформам в 
Китае и Вьетнаме сопутствует не кризис, а стабилизация и даже процветание. 
Другое дело, что после этого в силу вступает логика современного развития, суть 
которой сводится к неизбежной либерализации всей структуры во имя дальнейшего 
развития рыночно-частнособственнической экономики. При -этом радикальная ломка 
привычной -структуры неизбежна. Но, как--показывает опыт иных стран 
конфуцианской традиции, в условиях
    
    Глава 9 Монголия, Лаос, Камбоджа и Бирма
    Это еще одна группа стран, развивавшихся определенное время по 
марксистско-социалистической модели, но их развитие шло на иной — буддийской — 
цивилизационной основе, отсюда и несколько иные результаты. Существенно также 
оговориться, что неодинаковы исходные позиции. Кочевники Монголии были силой 
втянуты в социалистические преобразования. Лаос и Камбоджа волею судеб 
оказались в зоне, где эти преобразования давно уже происходили. Что же касается 
Бирмы, то она избрала свой и достаточно особый путь к социализму, причем 
социализм по-бирмански — это не вполне марксистский социализм, хотя кое-что от 
него и было заимствовано. Но взглянем на каждую из только что перечисленных 
модификаций отдельно.
    Монголия
    Монголы вплоть до XX в. оставались кочевниками. Монгольские ханы — как и 
бедуинские шейхи — были, к слову, не феодалами, как их подчас считают и именуют,
 а едва вышедшими за пределы первобытности племенными вождями, главами 
протогосударственных образований, выше уровня которых кочевники подняться не в 
состоянии именно в силу их образа жизни.