ируются на классических реципрокных 
связях. Но, будучи включены в сложную социальную сеть взаимных обязательств, 
они обретают новые и более жесткие очертания постоянных взаимоотношений между 
старшими и различными категориями младших. Старший по возрасту, по социальному 
положению, по счету в системе родства автоматически оказывается и более 
зажиточным, и обладающим авторитетом среди окружающих, и в конечном счете 
носителем власти. В процессе трибализации примитивных этнических общностей 
именно эти старшие становятся вождями и королями, главами племен. Но далеко не 
всегда за этим следует становление государственных административно-политических 
связей. Очень часто альтернативой их в африканских раннеполитических структурах 
оказываются именно
    
    Всего в Африке, по данным специалистов, насчитывается три — пять сотен 
этнических групп различного размера, от многомиллионных до весьма малочисленных.
 Каждая группа имеет свой язык — по языку они и классифицируются. Логично и 
понятно, что каждому этносу дорог свой язык, и это одна из важных причин (хотя 
и не единственная) того, что государственным языком в описываемых молодых 
государствах обычно становился не язык какого-либо из этносов, хотя бы численно 
преобладающего, но чужой язык, язык колониальной метрополии. Образованные люди, 
городское население (а оно численно и в процентном отношении очень быстро 
растет) говорят чаще всего по-английски, по-французски, по-португальски — в 
зависимости от того, чьей колонией была та или иная страна в прошлом. Впрочем, 
это немаловажное обстоятельство никак не исключает того, что вне пределов 
города и в домашних условиях в городах те же люди, как правило, говорят на 
родном языке, который является важнейшим для них этноидентифицирующим признаком.

    Нормой едва ли не для всех молодых независимых африканских государств 
является то, что деревня остается этнически цельной, населенной данным племенем,
 его представителями, тогда как город, напротив, полиэтничен. Это, впрочем, 
никак не исключает того, что и в городе, особенно большом, приходящие из 
деревень новопоселенцы стремятся селиться земляческо-племенными коллективами, 
образуя соответствующие районы, микрорайоны или кварталы. Неудивительно в этой 
ситуации и то, что трибализм сильнее и жестче проявляет себя не в деревне, где 
соседние поселки, населенные разными этническими группами, вполне могут 
длительно и бесконфликтно сосуществовать (им, собственно, чаще всего нечего 
делить — у каждого своя земля, а то и своя природная ниша), но именно в городе, 
где этнические процессы и проблемы тесно переплетаются с политическими и 
экономическими.
    Еще более очевидной этническая основа проявляет себя в тех случаях, когда в 
государстве разгорается внутренний конфликт. О сепаратистских конфликтах в этой 
связи уже упоминалось. Но ими одними дело отнюдь не ограничивается. Вспомним 
Анголу, где полтора десятилетия существования этого одного из наиболее молодых 
независимых государств Африки шла острая борьба между, 'казалось бы, двумя 
политическими группировками, ориентировавшимися соответственно на социализм и 
СССР, либо капитализм и помощь со стороны ЮАР, а также США. Если изменить 
уровень наблюдения и, оставив в стороне верхние эшелоны власти и высшие 
политические задачи, обратить внимание на тех, кто воевал, то окажется, что за 
Луандой и ее властями шли одни племенные группы, а за Савимби — другие, 
этнически близкие именно ему. И так в основном везде. И кровавый Иди Амин в 
Уганде опирался на поддержку своего племени и был изгнан из страны тогда, когда 
лидеры иных этнических групп
    
    той же Уганды сумели, правда, с помощью соседей одолеть его и его 
сподвижников.
    Трибализм— это своего рода знамя, символ современной Африки. Гордиться им 
не приходится, но и обойтись без него никто не может. В дни вооруженных 
конфликтов он выходит на передний план в его наиболее резкой форме, генетически 
восходящей все к тому же классическому и всем понятному членению на «наших» и 
«чужих». Но и в дни относительной стабильности он незримо присутствует в каждой 
из стран, накладывая свой весомый и очень заметный отпечаток на ее жизнь, в 
первую очередь политическую, хотя и не только. Стоит заметить, что лидеры 
африканских государств лучше других понимают это и со своей стороны делают все, 
чтобы держать трибализм в приемлемых рамках. Совсем обойтись без него они не в 
состоянии — на кого еще им опереться в трудную минуту, как не на своих? Ведь 
сколько-нибудь развитой и устоявшейся социально-классовой структуры ни в одном 
из молодых африканских государств, о которых идет речь, пока нет. Она, эта 
структура, в лучшем случае только формируется, да и то далеко не везде. Однако 
в то же время политические лидеры хорошо осознают, что ради достижения желанной 
стабильности необходимо держать трибализм и все связанные с ним племенные и 
иные предпочтения в определенных рамках. Как конкретно это достигается и в чем 
проявляется?
    Трибализм и политическая власть
    Прежде всего, на передний план выходят все те же патронажно-клиентные связи,
 вся та сеть традиционных социальных взаимоотношений, которая столь привычна 
для африканцев с их полупервобытным менталитетом. Можно сказать, что эта сеть 
не просто целиком переносится из деревни в город, но в условиях 
крупномасштабной городской жизни как бы заново воссоздается. Далеко не случайно 
один из африканских политологов как-то даже заметил, что трибализм в этом 
смысле является для Африки чем-то искусственным, заново созданным для нужд 
правящей элиты. При всей рискованности такого рода тезиса в целом, в нем немало 
от справедливой истины. Дело в том, что эта сеть приходит в город не просто с 
земляками того или иного из формирующихся политиков. Она действительно 
переноси