феодальные порядки» и т.п. Но отнесемся к проблеме так,
 как она того заслуживает с точки зрения серьезного академического анализа, 
учитывая прежде всего традиционную приверженность отечественной историографии 
XX в. к анализу в привычных категориях марксизма.
    Сам Маркс не использовал или почти не использовал термина «феодализм» для 
характеристики восточных обществ и никогда не применял его для 
социально-экономической характеристики этих обществ, для обозначения формации 
на Востоке. Но ведь после него в полном соответствии с пятичленной истматовской 
схемой формаций это стало нормой: средневековый Восток — феодальный Восток, а 
как же иначе? Именно в безудержном использовании «феодальной» терминологии 
(отношения, пережитки и т.п.) как раз и виделось многим то самое единство 
всемирно-исторического процесса, ради которого следовало принести в жертву все 
остальное. Конечно, подчас делались оговорки в том смысле, что «восточный 
феодализм» отличается некоторыми существенными особенностями. Но при всем том 
он все-таки именно феодализм, а не что-либо иное. Почему же?
    Причины есть. И дело не только в том, чтобы силой втиснуть Восток в 
выработанную на европейском материале схему формаций, хотя такую силу нельзя 
было недооценивать. Уже говорилось, что существует явственная 
генетическо-структурная близость между раннеевропейским феодализмом и 
традиционным Востоком, особенно на начальных ступенях процесса политогенеза. 
Можно также еще раз напомнить, что социально-политические институты 
европейского феодализма принципиально не были чужды и Востоку, как древнему, 
так и средневековому, особенно в периоды политической децентрализации. Правда, 
как только на смену раздробленности приходила централизация, на смену 
феодализму шла дефеодализация. Но ведь так же было и в позднесредневековой 
Европе с ее тенденцией к абсолютизму! В чем же разница? Почему же в Европе 
феодализм, по Марксу, формация, а вне ее — нет?
    Разница есть, причем очень большая, принципиальная. Феодализм как 
социально-политический феномен, как система институтов, тесно связан именно с 
политической раздробленностью — как в Европе, так и вне ее. Преодоление 
раздробленности означает дефеодализацию. Иными словами, в принципе феодализм в 
этом его первоначальном смысле мог появляться и исчезать, после чего возникать 
вновь, как то и бывало в истории ряда стран Востока, будь то Древний Египет или 
Китай. Но если так, то феодализм подобного типа невозможно отождествлять с 
марксистской формацией как определенным историческим и социально-экономическим 
этапом развития общества.
    Европейский феодализм в принципе был таким же, как на Востоке. Он тоже 
пришел к концу, к дефеодализации, когда на смену политической раздробленности 
пришла централизация. Но в конкретных условиях истории Европы этот цикл — от 
начала феодализации до дефеодализации — хронологически почти точно вклинился в 
промежуток между античностью и капитализмом. Поэтому-то здесь феодализм как 
система феодов с легкостью был отождествлен истматом с феодализмом как 
формацией, формационно (а не только хронологически) отделившей европейскую 
древность от нового времени. Оставляя в стороне вопрос о проблеме марксистских 
формаций, в принципе следует заметить, что вне Европы подобного совпадения 
нигде и никогда не было. Роль господствующей и единственно известной структуры 
формационного (если уж последовательно использовать истматовскую терминологию) 
типа там играло всесильное государство, а феодализм временами выходил то в 
одном, то в другом регионе на передний план лишь в упомянутой уже форме системы 
уделов, совокупности социально-политических институтов децентрализованной 
структуры.
    Так правомерно ли употреблять термин «феодализм» применительно к 
средневековому Востоку? По строгому смыслу теории Маркса — решительно нет. Но 
одно дело строгий смысл теории и совсем другое — сложившаяся практика. Не 
только в марксистской, но и во всей мировой историографии термин «феодализм» 
употребляется очень часто и в весьма расширительном смысле. Словом «феодализм» 
обычно именуют не только периоды политической раздробленности, но вообще весь 
докапиталистический этап истории (стоит напомнить в этой связи, что термином 
«рабовладение» применительно к древности как историческому периоду 
немарксистская историография вообще не оперирует). Такое расширительное 
использование слова превращает его в некую условность, в приемлемое и даже 
удобное для всех обозначение того общества, того периода истории, который 
предшествовал капиталистическому. Практически в немарксистской историографии 
«феодализм» — это другое обозначение понятия «традиционный Восток», едва ли не 
синонимичное ему. Но в том-то и дело, что это отождествление приемлемо и не 
вызывает споров лишь в немарксистской историографии, где не существует понятия 
«феодализм» в качестве формации. И совсем иначе обстоит дело в марксистской 
историографии, где слово «феодализм» преимущественно используется в смысле 
формации.
    Имея это в виду, важно заметить, что использование термина «феодальный» 
применительно к неевропейским структурам неизбежно предполагает, что речь идет 
об обществе, подобном европейскому феодальному обществу. В полном соответствии 
с учением о формациях историками-марксистами при этом подразумевалось не 
сходство социально-политических институтов или систем уделов-феодов, но именно 
единство формаций. Происходила некая как бы незаметная подмена понятий. Не 
европейский феодализм как система феодов сопоставлялся с неевропейскими 
периодами политической раздробленности и сходных явлений, а европейское 
феодальное средневековье как формация воспринималась в качестве образца для 
конструирования средневекового восточного феодализма как формации. Происходила 
явная терминологически-понятийная путаница: одним и тем же словом именовали 
разные системы отношений. Ведь в средневековой Европе господст