олько иную роль, ибо на передний план выступали 
личностные интересы, что было связано с господством частнособственнических 
отношений. На Востоке же, при отсутствии условий для расцвета индивидуализма 
частного собственника, горизонтальные связи потенциальных союзников по классу с 
лихвой перекрывались связями вертикальными, корпоративными, клиентельными. 
Члены касты, общины, секты, клана, цехо-гильдии либо просто группа зависимых от 
влиятельного и богатого человека его клиентов обычно сплачивались в единую, 
хорошо и жестко организованную корпорацию, порой имевшую не только всеми 
признанное руководство, но и устав, дисциплинарный кодекс, систему обязательных 
норм поведения. Бедняки и богачи, бесправные и полноправные, производители и 
управители, воины и жрецы — все находили свое место на иерархической лестнице 
внутри корпорации, а для внешнего мира все они вместе, несмотря на разделявшее 
их неравенство, выступали обычно как единый сплоченный коллектив, отражавший в 
конечном счете — причем вполне реально, на деле, а не только на словах либо в 
форме лозунгов — интересы всех его членов, олицетворенные позицией и акциями 
его руководителей. Корпорация нередко была как бы микрогосударством, и в этой 
связи нелишне напомнить тезис Конфуция о том, что государство — это в конечном 
счете лишь большая семья.
    Только в рядах корпорации отдельный человек мог чувствовать себя в 
относительной безопасности, что ощущали прежде всего собственники, которых не 
спасали от экспроприаций и притеснений порой даже сильные корпоративные связи и 
поддержка многочисленных клиентов. Поэтому в условиях отсутствия гражданского 
общества для подавляющего большинства населения корпорация была определенной 
гарантией от произвола, защитой нормального существования. Без нее же, вне ее 
индивид обычно превращался в социальный нуль и чаще всего скатывался на дно 
общества, пополняя собой ряды неполноправных и бесправных.
    Известно, что на Востоке, несмотря порой на существование сводов законов, а 
точнее, собраний правительственных регламентов, никогда не было системы 
частного права, игравшей столь важную роль в Европе со времен античности, и 
соответствующих частноправовых гарантий собственника, тем более гражданина 
(граждан в этом смысле Восток вообще не знал). Законы всегда писались от имени 
государства и во имя его интересов. Конечно, это не значит, что законы вовсе не 
охраняли имущество и права подданных. Но системы гарантий, которая позволила бы 
любому считать себя социальной единицей и тем более беспрепятственно, без 
страха за будущее заниматься предпринимательской деятельностью наподобие 
античного гражданина или средневекового купца в феодальном европейском городе,— 
такой системы не было. Контрольные же функции чиновника, всегда стоявшего на 
страже интересов казны и хорошо сознававшего, что та часть избыточного продукта,
 которая попала в карман собственника, может считаться как бы вынутой из казны, 
за счет которой жил и он сам, ставили этого собственника в зависимое от власти 
положение, порой доходившее до произвола, вымогательств, прямых экспроприаций.
    Отсутствие системы частноправовых гарантий вело к тому, что только 
причастность к власти предоставляла человеку более или менее высокий и 
сравнительно независимый (от начальства он всегда зависел) статус. Богатство 
могло помочь достижению такой позиции: можно было купить ранг, добиться 
должности, вступить в родственные отношения с власть имущим посредством брачных 
связей. Играла свою роль и знатность, принадлежность к определенной касте, 
духовным званиям и жреческим функциям. Наконец, мог выручить случай — особенно 
это касалось военных или удачливых слуг. Но только и именно достигнутая в 
результате всего этого, равно как и любым другим способом, причастность к 
власти могла дать индивиду высокое и общепризнанное социальное положение, в том 
числе и широкие возможности обзавестись имуществом, стать крупным 
землевладельцем и даже оказаться процветающим частным собственником.
    Дело в том, что между двумя описанными выше сферами и формами ведения 
хозяйства никогда не было непреодолимой грани — грань эту мы вынуждены 
проводить только в интересах теоретического анализа. В реальной же жизни все 
богатые, и едва ли не в первую очередь власть имущие, начиная с самого 
правителя, довольно активно использовали свое привилегированное положение и 
свои щедрые доли в системе редистрибуции для приобретения частной собственности.
 В ближневосточных текстах, в частности, можно встретить документы о 
приобретении правителем у какой-либо из подчиненных ему общин определенного 
участка земли для владения им на правах частной собственности — обстоятельство, 
которое ни в коей мере не ставит под сомнение высокий официальный статус этого 
правителя в качестве высшего субъекта власти-собственности в этом государстве. 
Что касается представителей администрации рангом пониже, то для них такое было 
еще более характерным: многие из их числа стремились воспользоваться своим 
положением для обогащения подобным образом. Но что характерно и весьма важно: 
частная собственность для каждого из причастных к власти всегда при этом была и 
оставалась делом как бы факультативным, не более того.
    Переплетение интересов индивида как собственника и как причастного к власти 
никогда не вело к выдвижению на передний план частных интересов, как то может 
показаться само собой разумеющимся для наблюдателя, привыкшего к европейской 
системе ценностей с ее бесспорным приоритетом личного, индивидуального начала. 
Напротив, каждый причастный к власти хорошо понимал, что своим высоким 
положением он обязан именно своей должности, благодаря которой он стал 
собственником и без которой, даже обладая собственностью, он значил бы весьма 
немного и даже легко мог бы потерять все. Поэтому каждый причастный к власти 
всегда отчетливо сознавал, сколь многое значит для него должность. Что же 
касается интересов обладателей должности, т. е. аппарата в целом, гос