ными странами мира отношения с небольшим племенем маньчжуров, отдаленных 
потомков некогда разгромленных монголами чжурчжэней, были вначале чем-то 
маловажным и второстепенным. Однако в начале XVII в. ситуация стала быстро 
меняться.
    Вождь маньчжуров Нурхаци (1559—1626) сумел не только сплотить под своим 
началом несколько десятков разрозненных племен, но и заложить основы 
политической организации. Как и в свое время монгольский Темучин, он обратил 
преимущественное внимание на армию. И хотя Нурхаци не сумел либо не стремился 
создать неплеменную армейскую структуру по монгольскому образцу, а ограничился 
укреплением племенных отрядов (по числу основных племен армия стала именоваться 
«восьмизнаменной»), маньчжурское войско оказалось весьма активным и 
боеспособным. В 1609 г. Нурхаци прекратил выплачивать дань минскому Китаю, 
связи с которым, как и влияние китайской культуры, немало сделали для ускорения 
темпов развития маньчжурского этноса. Затем он провозгласил собственную 
династию Цзинь (название, взятое от чжурчжэньского, явно подчеркивало как 
родство, так и претенции молодого государства) и в 1618 г. начал вооруженную 
борьбу с Китаем. За сравнительно небольшой срок он успел добиться немалого, 
выйдя практически к рубежам Великой стены в районе Шаньхайгуаня, на крайней 
восточной оконечности стены. Преемник Нурхаци Абахай (годы правления: 
1626—1643) провозгласил себя императором, изменив название династии на Цин и 
установив на всей территории Южной Маньчжурии и захваченных им ханств Южной 
Монголии централизованную администрацию по китайскому образцу.
    Вот с этого-то времени маньчжурская конница и стала совершать регулярные 
набеги на Китай, грабя и увозя в плен, превращая в рабов сотни тысяч китайцев. 
Естественно, это вынудило минских императоров не просто стянуть войска к 
Шаньхайгуаню, но и сконцентрировать здесь едва ли не лучшую, крупнейшую и 
наиболее боеспособную из всех своих армий во главе с У Сань-гуем. После 
разгрома всех остальных минских армий и вступления Ли Цзы-чэна в Пекин в 1644 г.
 только армия У Сань-гуя продолжала представлять собой серьезную и боеспособную 
воинскую единицу, с которой следовало считаться. И новый император, понимая это,
 решил пойти на переговоры.
    Собственно, У Сань-гуй был готов к переговорам. И как знать, чем они могли 
бы завершиться, если бы не драматическая случайность, которая спутала все карты.
 Вообще говоря, случайностями вымощена история человечества, хотя в них, как 
известно, проявляется историческая закономерность. Согласно китайским хроникам, 
в поисках контакта с родственниками У Сань-гуя новый император посетил дом 
семьи У, где ему случайно попалась на глаза любимая наложница полководца. 
Трудно сказать, как точно развивались события, но одно вполне определенно: отец 
У Сань-гуя в письме к сыну, где излагались предложения Ли Цзы-чэна покончить 
спор миром, одновременно упомянул о том, что новый император остался 
неравнодушен к его любимой наложнице. Реакция У Сань-гуя была однозначной: он 
уже не только не помышлял о переговорах, но кипел гневом и искал способы 
быстрейшего отмщения.
    Следовало как можно скорее покончить с самозванным императором и для этого 
У Сань-гуй обладал достаточными силами. Но от Шаньхайгуаня до Пекина путь 
немалый, особенно для пехоты. Иное дело — конница. И недолго думая, китайский 
полководец вступил в переговоры с маньчжурами. Видимо, немало им пообещав, он 
добился их согласия и открыл для их отрядов ворота Шаньхайгуаня. Есть основания 
полагать, что, сделав это и двинувшись на Пекин вслед за маньчжурской конницей, 
У Сань-гуй в мечтах видел уже на китайском троне самого себя. Однако, когда он 
с войсками вошел в Пекин, оказалось, что он опоздал. Маньчжуры не только 
изгнали из столицы Ли Цзы-чэна, который вскоре погиб, но и успели объявить 
своего малолетнего императора Шуньчжи правителем всего Китая — теперь уже 
цинского Китая. И хотя власть маньчжурской династии простиралась в это время 
лишь на район столицы и ее окрестности, дело было сделано. Воевать с 
маньчжурами в создавшейся ситуации, имея опору лишь в растянутой на многие 
сотни километров армии, У Сань-гуй не мог, быть может, не решился. Признав, что 
проиграл, он пошел с армией на службу к завоевателям.
    Надо сказать, что антиманьчжурская борьба продолжалась в Китае довольно 
долго. Но ослабленная длительными внутриполитическими неурядицами и только что 
пережившая крестьянскую войну страна оказалась легкой добычей для хорошо 
вооруженного и по-боевому организованного войска завоевателей с их высоким 
потенциалом пассионарности. Маньчжуры же довольно быстро поставили на службу 
себе уцелевшие китайские войска, ядром которых была армия У Сань-гуя. Два-три 
десятка лет ушло на то, чтобы подавить сопротивление, едва ли не последним 
отчаянным актом которого было восстание 1673 г., которое возглавил все тот же У 
Сань-гуй, бывший к тому времени наместником юго-западных провинций страны. 
Жребий неудачника, однако, явно преследовал его: восстание было подавлено, а 
Китай на долгие века стал империей Цин, возглавлявшейся маньчжурскими 
правителями.
    Как и их многочисленные иноземные предшественники на императорском 
китайском троне, маньчжуры, несмотря на сохраненные для восьмизнаменных войск и 
всей маньчжурской аристократии привилегии и на официальное запрещение смешанных 
браков (запрет действовал не слишком строго), быстро китаизировались. Причем 
они сознательно не препятствовали этому. Конечно, они стремились сохранить от 
растворения в гигантской массе китайцев свой немногочисленный этнос, и 
благодаря запретам и изоляции им это в определенной мере удалось. Но они 
никогда, подобно монголам, не противопоставляли себя китайцам в плане 
культурном, напротив, охотно впитывали китайскую культуру, становились 
конфуцианцами.
    Начиная с Канси (годы правления: 1662—1723), маньчжурские императоры были 
конфуцианцами, причем ревностными. Они управляли страной, следуя древним 
заветам и внимая советам конфуциан