что там, где может забраться один человек, сможет и другой. 
Будучи сам родом из горных мест, этот мард быстро убедился, что по пологому 
утесу можно подняться, если вырезать в нем несколько ступенек. А где сумеет 
пройти один, пройдет и сотня.

Все это мард объяснил своему военачальнику, а тот отвел его к Гарпагу. Стоит 
попробовать, решил Гарпаг; в случае неудачи они потеряли бы не более двадцати 
человек, а захват башни дворца с лидийским царем, возможно, заставит сдаться 
весь город. Первого, кто совершит восхождение, Кир обещал наградить.

В тишине следующего вечера воины-марды взобрались на вершину и, распластавшись 
вдоль парапета, сбросили вниз веревки, чтобы помочь подняться остальным. Прошло 
какое-то время, прежде чем лидийские часовые, уделявшие утесу недостаточное 
внимание, заметили чужих воинов, входивших во дворец. В царских покоях, все еще 
освещенных заходящим солнцем, поднялся шум, и зазвенело оружие. Треск 
разгоравшихся факелов, вопли женщин и панический топот перепуганных рабов 
заполнили коридоры. Когда Крез со своей знатью поспешил во двор, вспыхнул 
погребальный костер, послушно зажженный согласно его распоряжению.

Нерешительность охватила его, мучительно сжав в своих крепких тисках. Он знал, 
что евнухи уже спешили к дверям женских покоев, вытаскивая на ходу ножи; вокруг 
него, разинув рты, столпились слуги. Ему не удавалось выговорить слов команды. 
Придворные закричали на вооруженных людей, гуськом проходивших мимо, а затем 
завопили снова, когда оказалось, что это были персы в своих странных шапочках. 
В этой неразберихе Крез услышал взывавший к нему скрипучий голос и понял, что 
это глухонемой сын, вцепившийся в его руку, издавал бессмысленные звуки.

Сражение вокруг было таким же нереальным, как сон. Крез поднял руки и стоял 
неподвижно. Евнухи-стражи побросали оружие. Персидские воины, заметив пылающий 
костер, растащили его топорами и залили водой.

Так пала крепость Сард после битвы, которая вряд ли заслуживала этого названия. 
В последующие годы греческие поэты приукрасили ее легендой о Крезе, 
пожертвовавшем собой на костре, хотя некоторые добавили эпизод с выходом на 
сцену Аполлона, который из сострадания вызвал дождь и тем спас Крезу жизнь.

На следующий день, как и предчувствовал Гарпаг, нижний город открыл ворота. 
Группа благородных мидян и персов поднялись по ступеням внутреннего двора. 
Выйдя на галерею, они остановились полюбоваться видом. На пороге стоял Крез, 
одетый в церемониальное платье; он окликнул победителей и попросил не сжигать 
дворец после разграбления. Традиционно сопровождавшие его толмачи перевели эти 
слова.

Один из военачальников, загорелый и беспокойный, одетый в плащ и штаны для 
верховой езды, повернулся, посмотрел на Креза и спросил:

— Зачем же я буду сжигать то, что принадлежит мне?

Хотя достоверные сведения об этом отсутствуют, но затем, наверное, Крез провел 
их в приемный зал с редкостными картинами на мраморе и прелестно расписанными 
кувшинами из Каира. В библиотеке он обратил их внимание на коринфскую живопись 
в новом стиле — ни одной подделки. Во дворе для торжеств он подвел посетителей 
к огромному золотому котлу для пищи, имеющему форму никейского корабля, с 
Нептуном, восседающим верхом на корме, и серебряными ритонами вокруг него. 
Внизу, в потайной сокровищнице слитков, он открыл бронзовые двери, искусно 
выполненные таким образом, чтобы быстро запираться при извлечении тройного 
ключа. С какой-то гордостью он жестом пригласил своих покорителей брать все, 
что они пожелают, из блестящих брусков серебра, сплава серебра с золотом и 
чистого золота. Он сразу почувствовал облегчение, вообразив, что варвары, 
забрав драгоценные металлы, могут оставить ему живопись.

Оглядевшись вокруг, они начали смеяться словам одного из них. Видимо, они 
развеселились. Из-за их спин появился изменник Эврибат, тот, который скрылся с 
доверенными ему деньгами, приблизился к Крезу и прошептал:

— Кир Ахеменид спрашивает, почему он должен освобождать тебя от такого тяжелого 
бремени.

После того как Кир со своим штабом отправился обследовать городские улицы, Крез 
взял за руку сына и прилег отдохнуть на ложе. Мальчик заговорил, наконец, 
именно в день горя, как и предсказал оракул пифии. Крез напомнил себе, что 
должен сделать какой-нибудь необыкновенный подарок этому вещему святилищу, но 
затем вспомнил, что больше не может преподносить дары — ему не принадлежало ни 
одного таланта серебра. Как и Приам, он потерял город, бывший всей его жизнью. 
Хуже того, не взойдя на погребальный костер, он не смог покрыть, славой и 
обессмертить последние свои мгновения; поразмыслив, он убедил себя, что ему 
помешали персы. Затем он представил себе выдающийся мавзолей, вырубленный в 
скале на вершине священного Тмола, над могильными холмами его предков. Одна 
успокаивающая мысль прокралась в его усталую голову. Не оставалось ничего, что 
Крез, последний царь Лидии, мог или должен был сделать. Теперь ему не нуж