ы.

     2. Они пришли, упрашивали его, ручались ему за жизнь, но не  могли  его
убедить. Не кроткая манера этих послов, а опасения перед тем, что,  по  всей
вероятности, должно было его ожидать за причиненное им римлянам зло, сделали
его подозрительным: он боялся, что его вызывают только для  казни.  Наконец,
Веспасиан отправил к нему третьего посла в лице близкого знакомого Иосифа  и
давнего его друта, трибуна  Никанора.  Последний  явился  и  рассказал,  как
кротко римляне  обращаются  с  побежденными  и  как  он,  Иосиф,  вследствие
выказанной им храбрости, вызывает у  военачальников  больше  удивления,  чем
ненависти; полководец зовет его к себе не для казни - ведь завладеть  им  он
мог бы, если он даже не выйдет, - но он предпочитаетдаровать ему  жизнь  как
храброму воину. Никогда, прибавил он, Веспасиан для коварных целей не послал
бы к нему друга, чтобы прикрыть постыдное добродетелью, вероломство дружбой;
да сам он, Никанор, никогда не согласился бы прийти для того, чтобы обмануть
друга.

     3.  Так  как  и  после  просьб  Никанора  Иосиф   все   еще   оставался
нерешительным, то солдаты, придя в ярость, приготовились уже бросить огонь в
пещеру; но начальник их удержал, потому что  считал  для  себя  делом  чести
захватить Иосифа в свои руки живым, В то время, когда Никанор так настойчиво
упрашивал, а солдаты так заметно угрожали, в памяти Иосифа выступали  ночные
сны, в которых Бог открыл ему предстоящие бедствия иудеев и  будущую  судьбу
римских  императоров.  Иосиф  понимал  толкование  снов  и  умел  отгадывать
значение того, что открывается божеством в загадочной форме; вместе же с тем
он, как священник  и  происходивший  от  священнического  рода,  был  хорошо
посвящен в предсказания  священных  книг.  Охваченный  как  раз  в  тот  час
божественным  вдохновением  и  объятый  воспоминанием  о  недавних  страшных
сновидениях, он обратился с тихой молитвой к всевышнему и так сказал в своей
молитве: "Так как Ты решил смирить род иудеев, который Ты  создал,  так  как
все счастье перешло теперь к римлянам, а мою душу Ты избрал  для  откровения
будущего, то я добровольно предлагаю свою руку римлянам и остаюсь жить. Тебя
же я призываю в свидетели, что иду  к  ним  не  как  изменник,  а  как  Твой
посланник".

     4. После этого он выразил Никанору свое согласие. Но когда скрывавшиеся
вместе с ним иудеи заметили, что он уступил просьбам римдян, все  они  тесно
обступили его и воскликнули: "Тяжело будут  вопиять  против  тебя  отеческие
законы, дарованные нам самим  Богом,  который  создал  иудеям  души,  смерть
презирающие! Ты желаешь жить, Иосиф, и решаешься  смотреть  на  свет  божий,
сделавшись рабом? Как скоро забыл ты себя самого! Сколько по твоему  призыву
умерло за свободу! Слава  храбрости,  которая  тебя  окружала,  была,  таким
образом, ложью; ложью была также и слава о твоей мудрости, если ты надеешься
на милость тех, с которыми ты так упорно боролся, и если ты, будь  даже  эта
милость не сомнительна, соглашаешься принять ее из их рук! Однако  если  ты,
ослепленный счастьем римлян, забываешь сам себя, то мы должны  заботиться  о
славе отечества. Мы предлагаем тебе нашу руку  и  наш  меч:  хочешь  умереть
добровольно, то умрешь ты, как  вождь  иудеев;  если  же  недобровольно,  то
умрешь, как изменник!" С этими словами они обнажили мечи и грозили  заколоть
его в случае, если он сдастся римлянам.

     5. Боясь насилия над собой, но убежденный вместе с тем, что он совершит
измену против божественного повеления, если умрет  до  возвещения  сделанных
ему откровений, Иосиф в своем безысходном  положении  пытался  урезонить  их
доводами разума. "Зачем, друзья  мои,  -  обратился  он  к  ним,  -  мы  так
кровожадны к самим себе? Или почему мы хотим разорвать  тесную  связь  между
телом и душой? Говорят, что я сделался иным - верно! Но это и римляне хорошо
знают. Прекрасно умереть на поле битвы, - но умереть, как солдат  на  войне,
т. е. от рук победителя. Если бы я бежал от меча римлян, то я  действительно
заслужил бы быть умерщвленным собственным  мечом,  собственными  руками;  но
если у них является желание спасти врага,  то  тем  естественнее  мы  должны
пощадить себя. Было бы безумно, чтобы мы сами причинили себе то, из-за  чего
мы боремся с ними. Хорошо умереть  за  свободу  -  это  утверждаю  и  я,  но
сражаясь и от рук тех, которые хотят отнять ее у нас. Но теперь ведь они  ни
в бой не вступают с нами, ни жизни не хотят ас лишить. Одинаково труслив как
тот, который не хочет  умереть,  когда  нужно,  так  и  тот,  который  хочет
умереть, когда не нужно. Что собственно удерживает нас от того, чтобы  выйти
к римлянам? Не правда ли, боязнь перед смертью? Как же мы  непременно  хотим
причинить себе то, чего мы  только  опасаемся  со  стороны  врагов?  -  Нет,
говорит другой, мы боимся рабства.  -  Да,  теперь-то  мы,  конечно,  вполне
свободны! - Герою подобает самому умертвить себя,  говорит  третий.  -  Нет,
наоборот, это худшая трусость: я, по  крайней  мере,  считаю  того  кормчего
очень трусливым, который, боясь  бури,  до  разгара  стихии  потопляет  свое
судно. И кроме того, самоубийство противоречит природе всего живущего,  и  -
это преступление перед  Богом,  нашим  творцом.  Нет  ни  одного  животного,
которое бы умирало  преднамеренно  и  убивая  самого  себя.  Ибо  таков  уже
всесильный эакон природы, что каждому врождено желание  жить.  Потому  мы  и
называем врагом того, который открыто хочет нас лишить жизни, и мстимь тому,
который посягает на нее тайно. И не сознаете ли вы, что человек навлекает на
себя божий гнев, если он преступно отвергает его дары? От него  мы  получили
наше бытие - ему мы и должны предоставить его прекращение. Наше тело смертно
и сотворено из бренной материи; но в нем живет душа,  которая  бес