оводу, раз  только  этого
хотели. Та часть народа, которая восстала против  зелотов,  давно  уже  была
истреблена; а против других, мирных жителей, стоявших  в  стороне  от  всех,
придумывали, смотря по обстоятельствам, иные обвинения. Тот,  кто  вовсе  не
связывался с ними, считался у них высокомерным, кто  открыто  приближался  к
ним - презирающим, а кто льстил - предателем. За высшее преступление, как  и
за самое ничтожное  упущение,  существовало  одно  наказание  -  смерть:  ее
избегал лишь тот, который уже очень низко стоял по своему происхождению  или
по крайней бедности.

     2. Все римские  военачальники  видели  в  раздорах  врагов  неожиданное
счастье для себя и хотели немедленно напасть на город. В этом  они  убеждали
также Веспасиана, для которого, как они думали, чуть ли не все уже выиграно.
Божественное провидение, говорили они  ему,  облегчает  им  борьбу,  обращая
врагов друг против друга; но решительная, благоприятная минута  скоро  будет
пропущена, ибо иудеи либо потому,  что  междоусобица  им  надоест,  либо  из
раскаяния соединятея вновь. Но Веспасиан возразил, что они жестоко ошибаются
относительно того, что нужно делать, если, игнорируя опасность, желают,  как
на сцене, показать свою  личную  храбрость  и  силу  своего  оружия,  но  не
обращают внимания на то, что полезно и безопасно. "Если, - продолжал  он,  -
вы сейчас нагрянете на город, то этим самым вы вызовете примирение  в  среде
врагов и обратите против нас их еще не надломленную силу;  если  же  вы  еще
подождете,  то  число  врагов  уменьшится,  -  так  как  их  будет  пожирать
внутренняя война. Лучший полководец, чем я, это Бог, который без  напряжения
сил с нашей стороны хочет отдать иудеев в  руки  римлян  и  подарить  нашему
войску победу, не связанную с опастностью. В то время как враги  губят  себя
своими собственными руками и терзаются самым страшным  злом  -  междоусобной
войной, - нам лучше всего остаться спокойными зрителями этих  ужасов,  а  не
завязывать битвы с людьми, ищущими смерти, беснующимися  так  неистово  друг
против друга. Если же кто  скажет,  что  блеск  победы  без  борьбы  слишком
бледен, то пусть знает, что достигнуть цели в тишине полезнее, чем  испытать
изменчивое счастье оружия. Ибо столько же  славы,  сколько  боевые  подвиги,
приносят  самообладание  и  обдуманность,   когда   последними   достигаются
результаты первых. В то время, когда враг сам  себя  ослабляет,  мое  войско
будет отдыхать от военных трудов и еще больше окрепнет. Помимо этого, теперь
не может быть и  речи  о  блестящей  победе,  ибо  иудеи  не  заняты  теперь
заготовлением оружия, сооружением укреплений или стягиванием вспомогательных
войск, так чтобы полученная ими отсрочка могла бы считаться в ущерб  нам,  -
нет!  Терзаемым  междоусобной  войной  и  внутренними  распрями,  им  теперь
приходится каждый день  переносить  гораздо  больше,  чем  мы  могли  бы  им
причинить, нападая на  них  и  держа  их  в  наших  тисках.  Итак,  в  видах
безопасности, разумнее всего  людей,  пожирающих  друг  друга,  предоставить
самим себе. Но и с точки зрения славы,  доставляемой  победами,  не  следует
нападать на  потрясаемое  внутренними  болезнями  государство,  в  противном
случае будут иметь полное основание сказать, что мы обязаны победой не  себе
самим, а раздвоенности неприятеля".

     3.  Военачальники  согласились   с   мнением   Веспасиана,   и   вскоре
обнаружилось, как верно  видел  глаз  полководца;  ибо  каждый  день  начали
прибывать массы перебежчиков, спасавшихся  от  зелотов.  Хотя  бегство  было
затруднительно, так как  последние  обложили  все  выходы  города  стражами,
убивавшими всякого приближавшегося, как перебежчика к римлянам, - однако кто
давал деныи, того пропускали; только тот, кто ничего недавал, был  изменник.
Поэтому-то истреблялись только бедняки, между тем  как  состоятельные  могли
выкупать свое бегство. На больших дорогах громоздились повсюду кучи  трупов;
многие  поэтому,  искавшие  средства  к  бегству,  возвращались   в   город,
предпочитая умереть там, так как  надежда  на  погребение  делала  смерть  в
родном городе менее ужасной. Но зелоты были так бесчеловечны, что  одинаково
лишали погребения как убитых на дорогих, так и замученных  в  городе,  точно
они обязались вместе с  отечественными  законами  попирать  также  и  законы
природы и наряду с преступлениями против людей издеваться еще над божеством,
- они оставляли тела мертвых гнить на солнце. Кто похоронил одного из  своих
близких, тот был наравне с перебежчиками наказан смертью; и кто только хотел
совершить над другим обряд погребения, тому угрожала опасность  самому  быть
лишенным его. Словом, ни одно из лучших чувств не было в те  несчастные  дни
так окончательно убито, как чувство жалости. То, что должно было  возбуждать
сожаление, служило только поводом к ожесточению изуверов; от живых  их  гнев
переходил на убитых, а от мертвых опять на живых.  Такой  неимоверный  страх
овладел всеми, что уцелевшие  считали  блаженными  низведенных  раньше,  как
людей, обретших покой, а томившиеся в заточении считали  даже  непогребенных
счастливее себя  самих.  Все  человеческие  права  зелоты  попирали  ногами,
божественное они осмеивали, а  над  словами  пророков  издевались,  как  над
пустой болтовней. Пророки много вещали о добродетели и пороках;  зелоты  же,
презирая их учение, сами способствовали исполнению их пророчества над  своим
отечеством. Существовало именно древнее  предсказание  мудрецов,  что  город
тогда будет завоеван и Святая Святых сделается добычей пламени,  как  только
вспыхнут волнения и руки граждан  осквернят  Богом  освященные