то врагом, то другом». Они, в свою очередь, ни на минуту не давали ей забывать 
о своем куда более низком происхождении. Мариамна, утверждает Иосиф, не могла 
забыть о его простом происхождении даже в его объятиях и терпела их, сжав зубы. 
Бен Сира, автор Екклесиаста, мог с полным правом восклицать: "Горче смерти 
женщина! " (Екк. 7, 26) и "Проклятие слушающему сплетни и россказни! " (перевод 
мой. — В. М.). Постепенно напряжение достигло своего апогея, и Иосиф излагает 
страшные подробности растущих подозрений Ирода, допросов и пыток свидетелей, 
завершившихся арестом Мариамны, ее заключением в крепость Антония и казнью, 
мучительными угрызениями совести самого Ирода и его неизлечимой болезнью.

Вся эта трагическая история стала предметом множества талмудистских легенд, а в 
наше время она взволновала шведского романиста Пера Лагерквиста, как до него 
тронула Вольтера. Муки Ирода изобразил и Байрон:


Она, делившая со мной корону, ушла навеки, Забрав с собой в могилу всю радость 
бытия.

Я сам смахнул с родного стебля сей цветок, Чьи лепестки благоухали только для 
меня.

А мне осталась горькая вина, что хуже ада, И сердце гложет безысходная печаль.

Все эти муки, что грызут, не насыщаясь, Я заслужил сполна.

    Дж. Байрон. «Плач Ирода по Мариамне». (Перевод мой. — В. М.)

Не может быть сомнений относительно душевных страданий царя. Но нашим 
единственным источником сведений является Иосиф, по происхождению отчасти 
хасмоней, и он излагает события в значительной степени с хасмонейской точки 
зрения; и ни в коей мере не бесспорно, что Мариамна, имея веские причины 
ненавидеть Ирода, была невиновна в государственной измене.

Во всяком случае, положение ее матери Александры теперь стало невыносимым, и 
она вряд ли могла надеяться уцелеть. В сущности, она, возможно, продержалась 
еще около года. В 28 году до н.э. все еще лежа больным в Самарии — страдая от 
нарывов на шее, или от нервного расстройства, или от того и другого, — царь 
обвинил ее в тайных сношениях с целью подрыва их благонадежности с начальниками 
двух иерусалимских крепостей — новой крепости Ирода Антонии и старого 
хасмонейского дворца-замка Акры в Верхнем городе. Если обвинения были 
оправданными, с ее стороны это был шаг отчаяния, потому что оба начальника 
являлись старыми друзьями Ирода, а один из них, Ахиав, был его двоюродным 
братом. Но в целом это дело, похоже, соответствовало истине. Хасмоней при любом 
удобном случае неизменно затевали мятежи против идумеян, а болезнь Ирода как 
раз давала такую возможность. К тому же Александра, лишившаяся по злой воле 
Ирода сына, отца и дочери, должно быть, дошла до крайности. У нее самой могли 
быть собственные претензии на место монарха: хотя правящие иудейские царицы 
были редкостью, она вряд ли забыла, что одной из них, очень популярной среди 
широких слоев, была ее собственная бабка Александра Саломея. Тогда теща Ирода 
предпринимает первый шаг — убеждает начальников крепостей, что, поскольку Ирод 
вышел из строя, естественным регентом является она сама. Но они сообщили о ее 
подходах царю, который поспешил покончить с болезнями и отдал приказ о ее казни.
 Однако чистки этим не кончились, так как царь находился под впечатлением, что 
загнивание зашло слишком далеко. Его подозрения, похоже, были оправданными, 
ведь, когда диктаторы болеют, заговоры плодятся в изобилии. Так что последовали 
дальнейшие жертвы.

Одним из тех, кто не устоял на этот раз, и снова из-за предполагаемой 
хасмонейской угрозы, был соотечественник Ирода идумей Костобар. Он стал 
правителем их родной Идумей вскоре после победы Ирода в 37 году до н.э. Раньше 
Костобару повезло выйти сухим из воды. Это случилось, когда до Ирода дошло, что 
он сговаривался с Клеопатрой объявить Идумею независимой и вернуть ее в 
язычество, которого провинция насильственно лишилась незадолго до того. Одной 
из тех, кто вступился за него тогда, была сестра Ирода Саломея. Впоследствии, 
после казни ее мужа Иосифа I за злоупотребление доверием во время отсутствия 
царя, ее отдали в жены Костобару. Теперь же, в 28-м или 27-м — незадолго до 
гибели Александры, — на свет всплыл неизвестный ранее факт. За десять лет до 
того, после осады Иерусалима, Ирод назначил Костобара вылавливать в городе 
Хасмонеев и их сторонников. Но теперь царь обнаружил, что тот не довел дело до 
конца. Вместо этого он тайно уберег двух юношей — сыновей некоего Бабы, — 
которые на самом деле были членами хасмонейского рода. Если бы даже он спас им 
жизнь лишь исходя из личных соображений семейной дружбы — а этого, разумеется, 
мы не можем установить, — его действия в случае обнаружения не могли не быть 
истолкованы как предательство.

Более того, Костобар совершил опасную ошибку, поссорившись с женой Саломеей. 
Она развелась с ним, хотя по иудейскому закону женщина не имела права на такой 
шаг, и теперь рассказала Ироду об оставшихся в живых хасмонейских юношах, 
добавив, что Костобар вместе с рядом других видных лиц готовит мятеж. У царя 
уже некоторое время были основания подозревать, что сыновья Бабы живы, и, когда