Практика сосредоточения занимает доминирующее место и в «Дигхе», и в 
«Маджджхиме», но отнюдь нельзя предположить, что достижение даже самого 
высокого мистического состояния было единственным необходимым для адепта путем. 
Эти состояния ни в каком смысле не являются .концом, они всего лишь средства к 
приобретению знания, «достижения, уразумения и понимания уже в этой жизни 
освобождения сердца и освобождения проницательности». В предании о начале 
жизненного пути Будды Випассина основные события соответствуют фактам биографии 
Готамы: пророчество о его рождении, основанное на тридцати двух признаках, три 
дворца, четыре знака, отречение и просветление. Но в рассказе о просветлении 
Випассина ни слова не сказано об особых мистических процессах. Он размышлял и 
продумал десятисоставную Цепь Причинности, и с познанием о прекращении каждой 
связи в нем возникали видение и знание.

В практике буддийского мистицизма больше соответствий, чем может показаться, с 
традицией, для которой целью является единение с Богом. Последний тип определен 
Бремоном, высказывание которого, сделанное со строго католической точки зрения, 
проявляет их общие черты. Он описывает его как естественное расположение, 
ведущее определенные души к постижению непосредственному и любовному 
посредством некоего внезапного понимания духовного, скрытого под чувственными 
переживаниями, одного во многом, порядка в хаосе, вечного в преходящем и 
божественного в тварном
[330]
.


Это почти полностью применимо к буддийскому мистицизму, который является не 
только продуктом субъективного психического состояния, но в идеале по меньшей 
мере достижением реальности в явлениях, правильного постижения вечной истины. 
«Одно и все, — говорит доктор М. Ба-хан, — постигается всепоглощающим желанием 
(которое становится глубоким религиозным опытом) достижения прямой и 
непосредственной реализации Предельно Истинного, как бы его ни называли, здесь 
и сейчас. Чтобы прийти к своей цели, неизменно пробуждают врожденные 
божественные задатки, сохраняя сознание полностью безмятежным при помощи 
абсолютной изоляции от внешней реальности»
[331]
.


В этих традициях существуют и соответствия ряда методов и психических процессов.
 В обоих случаях необходим предшествующий курс моральной тренировки, за которым 
следуют медитация и сосредоточение, где внимание приковано к одному объекту, 
причем сфера осознания суживается, а само оно становится более интенсивным. Это 
сопровождается определенными эмоциональными изменениями, и внезапно возникает 
новый опыт. Для христианского мистика он не обусловлен никакими его усилиями, 
это нечто дарованное — «ощущение божественного присутствия». Буддист не 
признает внешней помощи. Он уверен, что уже достиг намного более высокого 
уровня, чем любое существо, признаваемое им за бога. Однако он действительно 
переживает внезапное постижение
(саччикирия),
при котором для него становится явным совершенное знание истины, и он достигает 
состояния архата
[332]
.


Состояние, которого достигает при этом монах, — это другой берег, бессмертное 
(то есть постоянное) или фиксированное состояние, нирвана. Слово «нирвана» 
(палийское
ниббана),
«угасание, затухание» не является специфическим для буддизма, и его применение 
варьируется в зависимости от представлений о главной цели человека, 
сформированных в каждой религиозной школе
[333]
. Для буддистов это, как видно из предыдущих цитат, затухание стремления, 
желания существовать во всех его формах и вытекающее из этого прекращение 
страдания
[334]
.


«
От страстней от желания отделен,


Монах с проницательностью здесь и сейчас


Отошел к вечному спокойствию,