мальчиком, черноволосым юношей в первом цвете юности, на первом этапе жизни он 
ушел из дома к бездомной жизни. Когда его упрямые мать и отец плакали и их лица 
были в пятнах от слез, он обрезал свои волосы и бороду и, облачившись в желтые 
одежды, ушел из дома к бездомной жизни. Он пригож, прекрасен, привлекателен, с 
красивым цветом лица, как у Брахмы, в его цвете кожи и осанке не видно ничего 
низкого. Он добродетелен, обладает благородной добродетелью, наделен должной 
добродетелью. Его голос и речи прекрасны. Он наделен учтивым голосом, ясно и 
раздельно излагает свои речи. Он наставник наставников многих, без вожделения, 
страсти или непостоянства. Он учит брахманский род учению действия и 
рассказывает о справедливости. Он ушел из высокородной семьи, из ненарушенной 
семьи кшатриев, из семьи, богатой великими богатствами, великими владениями. 
Люди пересекают царства и страны, чтобы задать ему вопросы. Многие тысячи 
божеств приняли убежище у него. Эта добрая весть распространилась о нем: «Он 
Господин, архат, полностью Просветленный, одаренный знанием и поведением, 
хорошо ушедший
(сугата),
знающий мир, высший возница, влекущий людей к покорности, Будда, Господин». Он 
наделен тридцатью двумя отметинами Великого Человека, он проявляет радушие, 
вежливость, не хмурится, говорит откровенно и охотно. Его уважают, почитают, 
чтят, перед ним благоговеют четыре собрания. Многие боги и люди преданы ему. В 
какое бы селение или дом он ни пришел, существа, отличные от людей, не 
причиняют вреда людям.»

Далее описывается его известность, из-за которой цари Бимбисара и Пасенади и 
брахман Поккхарасади со всеми своими семьями приняли у него убежище.
Нельзя назвать слова Сонаданды точным отражением представлений не-буддийского 
мирянина. Это лишь те взгляды, которые составитель сутты считал естественными 
для сочувствующего мирянина. В процитированном фрагменте мы находим обобщение 
того, что мы говорили выше о развитии канонического предания. Будда происходит 
из богатой кшатрийской семьи. Он отказался от большого богатства и стал широко 
известным учителем. Богатство комментатор естественно связывает с четырьмя 
драгоценными вазами, появившимися при его рождении, и настоящая аллюзия вполне 
может быть источником позднейшей легенды. Как и в истории о встрече с 
Бимбисарой, о его рождении в царской семье не упоминается. Упоминание о 
тридцати двух признаках естественно в устах брахмана, если принять изложенное 
выше представление, согласно которому это заимствование народного поверья о 
знаках на теле, за толкованием которых обычно обращались к прорицателям. 
Существующая трактовка признаков может быть всецело обязана сообразительности 
позднейших буддистов; из изучения особенностей индийской иконографии мы знаем, 
как действительно были изобретены некоторые из них.
Здесь возникают два отдельных вопроса: один об исторической жизни учителя в 
северной Индии и второй — о достоверности историй, которые рассказывают о нем. 
Так же как и в случае с Буддийским каноном, который сравнивали с Евангелиями, 
личности основателей религий соотносили, не опираясь на исследование реальных 
фактов. Со времени Давида Страусса в европейской исследовательской литературе 
существовала подсознательная тенденция к мифологизации евангельского 
повествования. При исследовании буддизма тот же импульс возымел обратный эффект.
 Это был не просто переход к бунту против деспотичной теологии: в буддизме 
увидели религию в равной степени нравственную и намного более рационалистичную, 
чем христианство. Поэтому обычной позицией по отношению к буддизму в Англии и 
Германии стало рассмотрение Будды в качестве исторического персонажа и 
восприятие событий его жизненного пути в качестве исторических фактов. Однако 
при этом в большинстве случаев основывались на изображении жизни Будды, 
представленном в благоразумно сокращенных рассказах, с которыми познакомился 
западный читатель.
Археологические данные важны, но они не столь бесспорны, как думают. «Когда сам 
Ашока выступает в качестве свидетеля, — говорит Ольденберг, — усомнится ли 
кто-нибудь, что здесь (в Пиправе) поистине и в действительности находилось 
царство шакьев?» Надпись Ашоки свидетельствует только о том, что он верил, что 
в месте, посмотреть на которое он отправился, двести лет назад произошло некое 
событие. В равной степени он верил в Конагаману. Само по себе это доказывает не 
больше, чем свидетельство любого истово верующего об истинности почитаемых им 
реликвий. Надпись Ашоки показывает, что Пиправа в III в. до н.э. определенно 
считалась местом рождения Будды. Именно то обстоятельство, что это не 
единственное свидетельство в пользу местонахождения Капилаваттху, делает 
невозможным указать земли шакьев где-нибудь в другом месте, а не в регионе 
Гималаев к северу от Сакеты или Айодхьи. Сами археологические данные опираются 
на традицию, но они позволяют с уверенностью датировать ее намного более ранним 
временем, чем было бы возможно при их отсутствии. С археологическими 
свидетельствами согласуются топографические данные в суттах. Они могут не быть 
старейшей частью Канона, но они старше, чем легенды в комментариях, они были 
составлены теми, кто располагал реальным знанием об упомянутых в них местах. 
Кроме того, сведения, почерпнутые из сутт, могут быть объяснимыми только при 
предположении, что сохранились подлинная традиция и подлинное знание о 
местностях. Эта традиция непрерывна, и в ее центре находится личность Будды. 
Какими бы ни были добавления к преданию, чем дальше мы уходим назад, тем меньше 
мы находим особенностей, придающих краски теории солнечного мифа или другим 
подобным концепциям, и в результате приходим к взгляду, согласно которому он 
был историческим персонажем, великим религиозным реформатором, учителем 
нравственности и провозгласителем Благородного Восьмеричного Пути.