идов): в доме Менелая он был принят как гость, то есть формально 
получил права старшего сына хозяина дома. Поэтому его преступление есть 
преступление еще и кровнородственное, о чем совершенно внятно говорит хор в 
Эсхиловом «Агамемноне», приравнивая двух Атридов к Эриниям, алкающим мести за 
кровное преступление и называя Париса «неверным гостем» (Агам. 40—62).
    Агамемнон приходит под Илион получить причитающуюся ему как главе клана 
компенсацию за нанесенный ущерб. В каком-то смысле он приходит сюда один, 
поскольку все прочие греки, составляющие войско, суть не более чем части его 
большого тела, функционально необходимые для осуществления конкретной боевой 
задачи, но магически принадлежащие Агамемнону так же, как принадлежат ему 
пальцы правой и левой руки. Все, что делается под Илионом, делается не только 
волей Агамемнона, но самим Агамемноном. И Трою суждено взять именно Агамемнону. 
Эта ассоциация армии с полководцем сохранилась на более или менее латентном 
уровне и до сих пор. Мы говорим о переходе Суворова через Альпы и о Наполеоне, 
который разбил австрийцев и русских под Аустерлицем. Для архаических же 
мыслительных, а тем более нарративных структур она очевидна и в куда меньшей 
степени является фигурой речи.
    Любая удача или неудача греков на троянской земле есть личная удача или 
неудача Агамемнона, и сам город будет взят только в том случае, если Агамемнон 
окажется достаточно удачлив. Поэтому и в конфликте с Ахиллом он по-своему 
совершенно прав. Как единоличный предводитель ахейского войска, он не имеет 
права остаться без доли в удаче, какой бы из конкретных подчиненных ему дружин 
эта удача ни выпала. Фивы брал Ахилл с мирмидоня-
    
188

В Михайлин. Тропа звериных слов

нами, но по возвращении из этого набега Агамемнону автоматически выделяется 
«первый кусок», самая лучшая доля во взятой добыче, которая обозначает не 
только его право на всю добычу, но и прямо соотносит совокупную удачу вышедшего 
в троянский поход греческого войска с личным фарном Агамемнона. Агамемнон 
просто не имеет права остаться без доли — в противном случае была бы поставлена 
под вопрос общая удача войска и всего похода в целом. Именно об этом он и 
говорит собранным на военный совет басилеям:
Вы ж мне в сей день замените награду (yipaa), да в стане
                                                       аргивском Я без награды 
(ауершхгос,) один не останусь: позорно бы то
                                                           было; Вы же то 
видите все — от меня отходит награда (yipaa).
(], 118-120)
     Причем само по себе ключевое слово уёрао может означать не только почетный 
дар, награду, но и честь, почесть в более широком смысле. Он хочет всего лишь 
восстановления «правового поля», которое давало ему основание воплощать собой в 
этом походе общегреческую воинскую удачу.
     Не прав Агамемнон совсем в другом — и об этой его неправоте вполне внятно 
говорит Ахилл, обращаясь к присланному Агамемноном для примирения посольству и 
мотивируя свой отказ вернуться в строй:
Равная доля у вас нерадивцу и рьяному в битве; Та ж и единая честь выдается и 
робким, и храбрым; Все здесь равно, умирает бездельный или сделавший много!
(IX, 318-320)
И далее, об уже взятых «на копье» городах:
В каждом из них и сокровищ бесценных, и славных корыстей
Много добыл; и, сюда принося, властелину Атриду
Все отдавал их; а он позади, при судах оставаясь,
Их принимал и удерживал много, выделивал мало;
Несколько выдал из них, как награды, царям и героям;
Целы награды у всех; у меня одного из данаев
Отнял...
(IX, 330-336)
     С точки зрения Ахилла, Агамемнон ведет себя не так, как должно статусному 
воину, вождю общегреческого ополчения. Да, вся
    
Греки	I 8 9
добыча принадлежит ему: в этом Ахилл нимало не сомневается. Он сам первый по 
возвращении из очередного набега отдает все награбленное Агамемнону. Но хороший 
командир не должен быть скуп. Добыча для того и достается ему, чтобы он ее всю 
(или, по крайней мере, большую ее часть) раздаривал рядовым бойцам и 
предводителям воинских дружин. Дружинная этика на удивление едина в этом случае,
 независимо от времен и языков. Титульный кеннинг «правильного» скандинавского 
конунга — «губитель золота» — в равной степени подошел бы и хуннскому шаньюю, и 
ренес-сансному итальянскому кондотьеру, и волжскому казачьему атаману. У 
единосущности вождя и войска есть оборотная сторона: все, что принадлежит вождю,
 принадлежит дружине, но принадлежит особым образом. Хороший командир тем и 
отличается от плохого, что, аккумулируя взятый войском в бою фарн, он 
перераспределяет его таким образом, чтобы отметить особо «счастливых» 
командиров и бойцов. И дело даже не столько в «поощрении», сколько в правильном 
распределении фарна, каковое распределение является само собой разумеющейся 
прерогативой вождя. Один и тот же предмет, взятый в бою или подаренный после 
боя вождем, имеет совершенно разное «фарново