«Я не сомневаюсь, что если бы истина, что три угла треугольника равны двум 
углам квадрата, противоречила чьему-то праву на власть или интересам тех, кто 
уже обладает властью, то, поскольку это было бы во власти тех, чьи интересы 
задеты этой истиной, то учение геометрии было бы если не оспариваемо, то 
вытеснено сожжением всех книг по геометрии».

Томас Гоббс



А если потребуется, то и ликвидацией всех тех, кто читал эти книги. Да, все 
очень знакомо и, как подлинная классика, пережило века…

Произнеся свою историческую фразу: «Народ — парень дюжий, но злокозненный», 
Гоббс становится убежденным пропагандистом абсолютизма и создает образ чудовища 
— Левиафана, который состоит из огромного количества людей, объединенных в 
одном теле — государстве. При этом подчеркивается, что Левиафан не проглотил 
этих людей, не заставил их объединиться таким любопытным образом, а лишь 
воплотился в их однородной массе, которая так нуждается в сильной власти…

Значительные порции масла в огонь конфликта между научным знанием и религиозной 
верой подлили Рене Декарт, Пьер Гассенди, Блез Паскаль, Бенедикт Спиноза и др.

Знаменитое изречение Декарта: «Я мыслю, следовательно, я существую» стало 
краеугольным камнем теории познания мира, которую творчески развили Блез 
Паскаль и Бенедикт Спиноза, заявивший, что «истинное счастье человека 
заключается только в мудрости и познании истины». В их учениях сквозил вызов 
установившейся системе взглядов на мир, который оказался совсем не таким 
плоским и одноцветным, как его преподносили церковники. «Зло, — подчеркивал 
Спиноза, — порождено недостаточным знанием, а слепая вера достойна лишь 
презрения».


Их блистательно остроумный современник 
Франсуа де Ларошфуко(1613—1680 гг.) сквозь лавину своих афоризмов четко и 
уверенно провел мысль о том, что окружающий мир может иметь те или иные 
характеристики лишь на основании нашего восприятия и ни на каком ином. «Радости 
и несчастья, — утверждал он, — которые мы испытываем, зависят не от размеров 
случившегося, а от нашей чувствительности, не более того…»

Разумеется, такое брожение умов, отмеченных достаточно высоким уровнем 
независимости, непременно должно было найти свое действенное, практическое 
воплощение, как, например, принцип цепной передачи неизменно должен был 
привести к изобретению велосипеда.

Свободный ум может принять подчинение какой-либо власти или, по крайней мере, 
не отторгать идею этого подчинения, воспринимая его как осознанную 
необходимость. Однако на фоне этого брожения умов, да и вообще на фоне 
пробуждения здравого смысла и здоровых эмоций, власть Церкви уже никак не могла 
восприниматься как осознанная необходимость. Чем больше было осознания бытия, 
тем меньше было нерассуждающей веры в надприродные силы, управляющие каждой его 
деталью, и уж, конечно же, в необходимость подчинения церковникам, которые вели 
себя прямо противоположно насаждаемым ими же догмам и стереотипам.



КСТАТИ:

«Проводник нужен в странах неизвестных и диких, а на открытом и гладком месте 
поводырь необходим лишь слепому. А слепой хорошо сделает, если останется дома. 
Тот же, у кого есть глаза во лбу и разум, должен ими пользоваться в качестве 
проводников».

Галилео Галилей



Все сферы бытия той эпохи освобождались, как змея — от старой кожи, от 
докучливого и во многих отношениях тлетворного влияния самозванных посредников 
между Богом и Человеком. Это был процесс освобождения от средневековой 
идеологии, согласно которой люди — безвольные, беззащитные и беспомощные 
порождения Божьи, погрязшие в первородном грехе и крайне нуждающиеся в 
поводырях. А философия Ренессанса сказала: «Сбросьте повязки с глаз. Протрите 
их и взгляните на окружающий мир, что так прекрасен и так наполнен радостями, 
которые нормальный человек никогда не назовет грехами. Живите и радуйтесь!»



КСТАТИ: