Но глаза твои так строги!
		Ты с досады б умерла,
		Если б только поняла,
		Что теряют недотроги.
		О, постой, о, подожди!
		Я умру, не уходи!
		Ты, как лань, бежишь тревожно…
		О, позволь руке скользнуть
		На твою нагую грудь
		Иль пониже, если можно!

А о чем еще может идти речь в лирической поэзии? О кризисе феодализма? О 
классовой борьбе? О научно-техническом прогрессе? Речь, конечно, может идти о 
чем угодно, но это личное дело, во-первых, автора, а во-вторых, его издателя, и 
больше никого. Не нравится — не читай…


Ведь не может же всем нравиться такая вершина литературного эпикурейства эпохи 
Возрождения, как творчество еще одного современника Маргариты Наваррской — 
Франсуа Рабле, автора знаменитых романов «Пантагрюэль» и «Гаргантюа».

Писатель начал свою карьеру монахом-францисканцем, затем получил звание 
священника, а в дальнейшем, изучив основы классической медицины, стал 
практикующим врачом.

В 1533 году увидел свет его первый роман «Пантагрюэль», а через год — 
«Гаргантюа», сюжетно связанный с первым романом, но потеснивший его на второе 
место, став прологом потрясающей своей масштабностью эпопеи.

Романы Рабле — это одновременно величественный и балаганно-ироничный гимн 
Возрождению, красочный карнавал, с его грубоватыми шутками и действами, 
раскрывающими смысл философии жизнелюбия и свободы человеческого духа.

Такая форма подачи литературного материала стала называться «раблезианством» — 
синонимом широты, буйства красок и балаганной гротескности.

Ярчайший тому пример — первые строки «Гаргантюа», обращение автора к читателям: 
«Достославные пьяницы и вы, досточтимые венерики, ибо вам, а не кому другому, 
посвящены мои писания…»

Даже в наше компьютерно-циничное время романы Рабле задевают за живое не 
блещущих эрудицией ханжей, так что можно легко представить себе, как 
воспринимались в 1534 году святошами в сутанах и без оных такие вот слова…



ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

«Милые вы мои сукины дети, покорнейше прошу вас: ежели попадутся вам такие 
вдовушки, с которыми приятно было бы иметь дело, то валяйте-ка сами, а потом 
приводите их ко мне. Ведь если они и забеременеют на третий месяц, то ребенок 
все равно будет признан наследником покойного, а как скоро они забеременеют, то 
потом действуют без всякой опаски: пузо нагуляла — поехали дальше! Вот, 
например, Юлия, вдова императора Октавиана: она отдавалась своим трахалыцикам 
только когда чувствовала себя непорожней, подобно тому, как судну требуется 
лоцман не прежде, чем оно проконопачено и нагружено…»

«Сударыня! Да будет Вам известно, что от любви к Вам я потерял способность 
писать и какать. Вы не можете себе представить, как это ужасно. Если со мной 
приключится что-нибудь худое, кто будет виноват?»



Но самый главный, самый беспощадный удар раблезианской сатиры был направлен на 
Церковь, и она, естественно, не собиралась оставлять этот удар без адекватного 
ответа. Кто знает, как бы сложилась судьба писателя и его произведений, если бы 
не авторитетное и решительное заступничество короля Франции Франциска I, 
поклонника его таланта…



КСТАТИ:

«Дело не в том, чтобы быстро бегать, а в том, чтобы выбежать пораньше».

Франсуа Рабле



А может быть, — в очередной раз, — Церкви повезло, что она не сожгла на костре