— Да нет, я о другом… совсем о другом… Учитывая обстоятельства окружающей нас 
жизни… я решил создать некое общественное движение… своего рода движение 
сопротивления…

— Понятно, — кивнул Костя. — Вот теперь наконец-то мне понятно… Итак, сколько 
вас? Тысяч двадцать наберется? Ну, хотя бы десять… А для разгона, для затравки 
уже собрано пять-шесть миллионов долларов? Заметьте, это минимум, входной 
билет… Господи, да неужели же вы так ничего и не поняли, господин рыцарь?! 
Оглядитесь вокруг, оглядитесь! Вас ведь окружают не мельницы, а мясорубки, 
профессор, мясорубки, а это уже принципиально иное… И лишь столь не жалуемые 
вами дураки могут не сознавать эту разницу…

Все это Костя изложил мне при встрече вечером того же дня, присовокупив к 
рассказу ксерокопию письма, в котором благонамеренный зять ставит органы 
безопасности в известность о том, что «отец его супруги», Профессор, 
представляет собой угрозу для социальной стабильности, а также источник утечки 
на Запад закрытой информации.

— Зятек, конечно, редкая мразь, — прокомментировал Костя этот образчик 
эпистолярного жанра, — но отнюдь не дурак. Он ведь понимает, что такое письмо в 
наше время — компетенция психиатра, однако пишет… И все это не случайно, ох, не 
случайно…

А дальнейшие события разворачивались следующим образом.

Пообещав Косте не опекаться консолидацией голодной интеллигенции, Профессор, 
судя по всему, решил избрать путь мстителя-одиночки. Он во все времена слыл 
отчаянным эпатажником, но сейчас, вернее, тогда его блистательное ерничество 
сменилось вспышками агрессии и мизантропии, доводившими до оцепенения 
почтеннейшую публику.

Главными объектами своих выпадов Профессор, как и следовало ожидать, избрал 
людей, ставших наиболее характерными фигурантами новой эпохи, ее символами и 
баловнями.

Зимняя сессия на историческом, факультете увенчалась фантастически низкими 
результатами по причине того, что Профессор присутствовал практически на каждом 
экзамене, который принимали его подчиненные, и ни один из студентов, решивших 
возместить родительскими долларами дефицит собственного трудолюбия и интеллекта,
 не сумел получить заказанную оценку.

Понятно, что реакция потерпевших не заставила себя ждать.

Ректор не нашел ничего лучшего, чем на заседании ученого совета поставить 
вопрос о низких показателях работы кафедры, при этом не без сарказма бросив в 
сторону ее заведующего:

— Вам, если не ошибаюсь, уже пятьдесят девять… Здоровье позволяет успешно 
руководить коллективом? Что скажете?

— Господин ректор, — безмятежно улыбнулся Профессор, — всегда может получить 
исчерпывающие сведения о состоянии моего здоровья, направив ко мне свою супругу 
часика этак на два — на три…

Аудитория ошарашенно замерла.

— Полагаю, в подобном тесте нет необходимости, — криво усмехнулся ректор, — 
если рассматривать именно этот аспект вашего самочувствия.

Он едва заметно кивнул проректору по хозчасти. Тот сразу же вышел и через 
минуту вернулся в сопровождении двух женщин в добротных серо-сизых дубленках и 
с одинаково грубыми чертами обветренных лиц. Одной из них было лет сорок, 
другой — вдвое меньше. При этом она гордо несла перед собой огромный живот, 
поражавший не только своими размерами, но и какой-то водевильной 
выразительностью.

Эта выразительность вкупе со смиренным выражением лиц и ровной, накатанной 
речью весьма напоминали метро, нищих и трафаретный текст: «Граждане — Извините 
— Что — Я — К — Вам — Обращаюсь…»

Их текст содержал в себе жалобу на Профессора. Суть ее заключалась в том, что 
весной текущего года они обратились к заведующему кафедрой всеобщей истории 
(старшая не без напряжения, но достаточно четко выговорила название кафедры), 
Профессору, за консультацией по вопросу поступления Люды (младшей) в 
университет.

Профессор-де обещал помочь, при этом, что правда, то правда, наотрез 
отказавшись от денежного вознаграждения. Однако они с Людой виделись наедине, 
причем, несколько раз, вследствие чего, во-первых, «ребенок» не прошел по 
конкурсу и, во-вторых, полюбуйтесь… шестой месяц беременности…