«Гэлакси» пытались объяснить самыми фантастическими теориями. Уже были 
упомянуты все до единой тайные организации, существовавшие когда-либо, и много 
таких, которых просто никогда не было. Тем не менее у каждой из этих теорий 
была одна общая черта: никто не мог хоть отчасти правдоподобно объяснить 
причину происшедшего.
Тайна усугублялась единственным подтвержденным фактом. В результате тщательных 
детективных поисков, проведенных АСТРОПОЛом, выяснилась поразительная деталь: 
покойная «Роза Мак-Магон» на самом деле оказалась Рут Мэйсон, уроженкой 
Северного Лондона. Она работала в столичной полиции и после многообещающего 
начала была уволена за националистическую деятельность. Она эмигрировала в 
Африку – и исчезла. По-видимому, ее вовлекли в какую-то подпольную политическую 
организацию этого несчастного континента. Время от времени упоминалось имя 
«Чака», и тут же следовало опровержение со стороны СШЮА. За столом шли 
бесконечные – и бесплодные – дебаты о том, как все это могло быть связано с 
Европой, – особенно после того, как Мэгги призналась, что когда-то собиралась 
написать роман о Чаке – с точки зрения одной из тысячи несчастных жен 
зулусского деспота. Но чем больше материала о Чаке она собирала, тем 
отвратительнее казалась сама идея романа. «К тому времени, когда я отказалась 
от своих планов, – призналась она с иронической улыбкой, – мне стало ясно, как 
относится к Гитлеру современный немец».
И такие личные откровения становились все более частыми. После ужина одному из 
пассажиров давали слово, и он мог говорить до тридцати минут. У каждого из них 
пережитого хватило бы на несколько жизней, некоторые побывали на многих 
планетах, так что слушать эти беседы после ужина было очень интересно.
Виктор Уиллис, к общему удивлению, оказался наименее интересным рассказчиком. 
Он честно признался в этом и объяснил почему.
– Я так привык, – сказал он почти, но не совсем, извиняющимся тоном, – 
выступать перед миллионными аудиториями, что мне трудно найти общий язык с 
такой маленькой дружеской компанией.
– А с недружеской? – поинтересовался Михайлович, всегда острый на язык. – Это 
можно устроить.
Эва же, наоборот, оказалась гораздо более интересной собеседницей, чем ожидали 
многие; правда, ее воспоминания ограничивались исключительно миром развлечений. 
Особенно увлекательными были рассказы о знаменитых режиссерах, пользовавшихся 
хорошей – или дурной – репутацией, с которыми ей приходилось работать; Дэвид 
Гриффин фигурировал в ее воспоминаниях особенно часто.
– Это правда, – спросила Мэгги М., у которой Чака не выходил из головы, – что 
Гриффин ненавидел женщин?
– Нет, неправда, – тут же ответила Эва. – Дэвид ненавидел лишь актеров. Он 
считал их лишенными искренности.
Воспоминания Михайловича тоже касались ограниченного круга тем – знаменитых 
оркестров и балетных трупп, дирижеров и композиторов, а также их окружения. Но 
он знал так много забавных историй о закулисных интригах и связях, о сорванных 
назло кому-то премьерах и смертельной вражде между примадоннами, что даже те из 
его слушателей, кто совсем не интересовался музыкальным миром, отчаянно 
смеялись, и никто не возражал, когда ему требовалось еще несколько минут, чтобы 
закончить рассказ. Сухие повествования полковника Гринберга о невероятных 
приключениях были полной противоположностью. Первая высадка на прохладном – 
относительно прохладном – Южном полюсе Меркурия так широко освещалась в прессе, 
что ему трудно было добавить что-то новое. Больше всего присутствующих 
интересовал вопрос: «Когда намечается следующая высадка?», за которым тут же 
следовал другой: «А вы хотели бы принять в ней участие?».
– Если меня пригласят, я полечу, разумеется, – ответил Гринберг. – Но мне 
все-таки кажется, что Меркурий походит на Луну. Вспомните – мы высадились там в 
1969 году и не возвращались на нее почти полвека. К тому же Меркурий не кажется 
мне таким полезным, как Луна, – хотя не исключено, что в будущем положение 
изменится. На Меркурии нет воды; правда, ее обнаружили, ко всеобщему изумлению, 
на Луне. Впрочем, скорее не на Луне, а в Луне…
– Хотя посадка на Меркурии привлекала куда больше внимания, я был гораздо 
полезнее на Луне – там я организовал перевозку льда на мулах из кратера 
Аристарха.
– На мулах?
– Совершенно верно. До того как построили экваториальную пусковую установку на 
Луне и начали забрасывать лед прямо на орбиту, нам приходилось возить его из 
шахт в космопорт Имбриум. Для этого понадобилось проложить дорогу через лавовые 
потоки и построить мосты через множество пропастей. Мы прозвали ее Ледяной 
дорогой – всего триста километров, но ее строительство обошлось в несколько 
жизней…
– Так вот, мулы – это восьмиколесные тракторы с гигантскими шинами и 
независимой подвеской; каждый из них тащил дюжину прицепов, вмещающих по сотне 
тонн льда. Приходилось ездить по ночам – тогда не нужно закрывать груз от 
солнечных лучей.
Мне довелось водить такие поезда несколько раз. На одну поездку уходило шесть 
часов – в наши намерения не входило побивать рекорды скорости. Затем лед 
разгружали в огромные герметичные резервуары и ждали рассвета. Как только лед 
таял, воду перекачивали в топливные баки космических кораблей.
Ледяная дорога все еще на прежнем месте – что ей сделается? – но теперь ею 
пользуются лишь туристы. Если у них голова на плечах, они едут по ней ночью, 
как и мы. Это было как в сказке – полная, яркая Земля над головой и так светло, 
что мы редко включали фары. И хотя можно было разговаривать по радио, обычно мы