звезды, открыло глаза и заплакало дитя.



Глава 46
Преображение

Потом младенец умолк, увидав, что он уже не одинок.
В пустоте образовался призрачный мерцающий прямоугольник. Постепенно уплотнился 
в хрустальную пластину, утратил прозрачность, налился бледным млечным сиянием. 
На поверхности и в глубине возникли дразнящие неясные образы. Соединились в 
полосы света и тени, потом – в пересекающиеся круги с подобием спиц; круги 
начали медленно вращаться, подчиняясь мерному пульсирующему ритму, который 
теперь, казалось, заполнил пространство.
Такое зрелище могло привлечь и удержать внимание любого младенца – и любой 
человекообразной обезьяны. Но, совсем как на три миллиона лет раньше, то было 
лишь внешнее проявление тончайших сил, которые не уловить сознанию. Просто 
игрушка, отвлекающая чувства, а подлинное воздействие проникало гораздо глубже, 
в сокровеннейшие пласты разума. На сей раз воздействие это было быстрым и 
уверенным, ткался новый узор. За многие эры, минувшие с предыдущей встречи, 
ткач многое узнал; и материал, на котором испытывал он ныне свое искусство, 
стал несравнимо совершеннее. Но достоин ли этот материал стать частью все еще 
разрастающейся ткани, покажет лишь грядущее. Уже пристальней, чем способен 
человек, младенец всматривался в глубины кристального монолита, разглядывал – 
но еще не постигал – скрытые за ним тайны. Знал, что очутился дома, там, где 
зародилось не только его племя, но и множество других; но знал также – не может 
он здесь остаться. Впереди иное рождение, еще поразительней, чем те, что были в 
прошлом.
И вот настал миг; сплетенье сияющих линий уже не отражает тайн, скрытых в 
сердцевине кристалла. Они угасли, и защитные стены тоже растворились в небытии, 
из которого раньше возникли, и небеса заполнило красное солнце.
Вспыхнув, исчезли металл и пластик забытой космической капсулы и одежда, еще 
недавно облекавшая того, кто прежде называл себя Дэвидом Боуменом. Последние 
звенья, связующие с Землею, вновь распались на атомы.
Но младенец этого не заметил, он осваивался в новом, объявшем его надежном 
тепле. Ненадолго, пока он не овладел вновь обретенным могуществом, ему еще 
нужна хотя бы такая материальная оболочка. Его неподвластным разрушению телом 
стало воплощение собственного осознавшего себя разума; но при всей своей мощи 
он понимал, что он еще дитя. И останется младенцем, пока не изберет себе 
какую-то новую форму или не вовсе перестанет нуждаться в воплощении 
материальном. И настала пора пуститься в дорогу – хотя в известном смысле он 
никогда уже не расстанется с этим местом, где родился заново, ибо отныне он – 
часть сущности, чьим непостижимым устремлениям служит двойная звезда. Ему ясно 
уже, если не зачем, то куда он должен направиться, и ясно, что нет нужды 
повторять тот долгий окольный путь, каким он сюда явился. Чутье, обретенное за 
три миллиона лет, подсказало, что в глубинах пространства есть еще много дорог. 
Старинный механизм Звездных Врат честно ему послужил, но больше не понадобится. 
Уже неуязвимый, он был равнодушен к бушующему внизу адскому пламени, а перед 
ним в пустоте все еще парил мерцающий прямоугольник, который прежде казался 
хрустальной пластиной. В ней заключены были пока недоступные воображению тайны 
времени и пространства, но хотя бы часть их он уже постиг и овладел ими. Как 
ясен, как необходим математический смысл соотношения сторон, последовательность 
чисел 1:4:9! И как наивно было воображать, будто ряд на том и кончается, всего 
лишь на трех измерениях!
Он сосредоточил сознание на этих простейших геометрических понятиях – и едва 
коснулся их мыслью пустую раму заполнила тьма межзвездной ночи. Отсвет красного 
солнца меркнул, вернее, словно бы отступал сразу во всех направлениях; и вот 
взору открылся сверкающий водоворот Галактики. Казалось, перед глазами в 
хрустальной пластине – прекрасная, необычайно точная и подробная модель. Но то 
была реальность, схваченная во всей своей цельности чувствами, которые стали 
гораздо восприимчивей зрения. Пожелай он, можно бы сосредоточить внимание на 
любой из сотен миллионов звезд, и сверх того ему по силам еще очень многое. Вот 
он плывет в исполинском потоке солнц, по одну сторону густо пламенеющая россыпь 
– сердце Галактики, по другую – одинокие, разбросанные по ее обочине 
звезды-часовые. Здесь бы и остаться, на краю этой небесной расселины, змеящейся 
беззвездной полосы мрака. Он знал, этот бесформенный хаос, различимый лишь при 
отсвете, отделяющем его от простершихся в бесконечную даль огненных туманов, – 
это первооснова творения, сырье для грядущих превращений, оно еще ждет своего 
часа. Здесь Время еще и не начиналось; лишь долго спустя после того, как сгинут 
пылающие ныне солнца, возникнут в этой пустынной бездне свет и жизнь и 
преобразят ее.
Однажды, сам того не зная, он уже пересек эту бездну; теперь надо пересечь ее 
вновь – на сей раз по собственной воле. Мысль эта наполнила его внезапным 
леденящим ужасом, и на миг он растерялся, новое видение Вселенной заколебалось, 
грозя рассыпаться в прах. Не страх перед пучинами Вселенной оледенил его душу, 
но тревога более глубокая, рожденная грядущим, что еще не возникло. Ибо те 
малости, какими измеряет время человек, остались позади; теперь, когда взору 
его открылась чернота беззвездной ночи, он впервые начал постигать, что такое 
разверзающаяся перед ним Вечность.
А потом он вспомнил, что отныне уже не будет одинок, и страх понемногу отхлынул.