– Нет. – Матвей встал и направился к двери из квартиры-грота Горшина, с порога 
оглянулся: – Привет иерархам.
И вышел. Ответа Горшина: «Memento mori» – он уже не слышал.
УДАР КИНЖАЛОМ
Луна, раздвоенная, как язык змеи, залила все вокруг мертвенно-синим светом, и 
оттого пейзаж казался незнакомым, неземным, хотя Матвей висел в воздухе над 
городом, может быть, и над Москвой. То, что он висел, не падая и ни на что не 
опираясь, не удивляло, как и отсутствие признаков жизни в городе под ногами. 
Все было в порядке вещей: город спал. То есть он спал, как живое существо, 
большое, сложно организованное, но существо, причем больное, потому что Соболев 
видел опухоли и мертвые пятна на теле города-существа, прекрасно понимая при 
этом, что это за болезнь.
– Запоминай, – беззвучно шепнул кто-то внутри, и Матвей послушно стал 
запоминать рисунок улиц, площадей, зданий, кварталов, отмечая скопление мертвых 
пятен и опухолей над ними.
Пейзаж вздрогнул, поплыл под ногами, все быстрее, быстрее, смазался в 
фосфоресцирующую полосу, а когда движение прекратилось, Матвей увидел, что 
стоит посреди черно-фиолетовой, прочерченной дымно-синей полосой равнины, возле 
огромного, светящегося рубиновым светом камня. На его плоском боку чернела 
древнеславянская вязь, понятная Матвею: «Налево поедешь – жену потеряешь, 
направо поедешь – друга потеряешь, прямо поедешь – себя потеряешь».
– Выбирай, – всплыл в памяти тихий, уже знакомый голос, полный сомнений и 
надежд.
– Ни жену, ни друга…
Гул прилетел с небес, раздвоенная луна содрогнулась, и обе половинки ее 
захлопнулись, образовав ослепительный синий круг.
– Что это? – мысленно спросил Матвей.
– Вход в Круг, – ответили ему.
– Хочу туда…
– Выбери путь и иди.
– Я выбрал.
Еще один рокочущий удар потряс все вокруг, и на равнине появились черные 
всадники: один, два, три… шесть… Конский топот рождал вибрирующий гул и резкие 
щелчки, словно копыта ударялись то о каменные плиты, то о железный настил.
– Кто это?
– Тени «монарха тьмы».
– Я должен с ними сразиться?
– Да.
– И победить?
– Да. Победить зло не только вокруг, вне кокона (так услышал Матвей), но и в 
самом себе.
– Но я никому не причинил зла…
Новый удар. Всадники исчезли, камень с надписью тоже, а на месте луны появилось 
лицо, удивительное мужское лицо. Не холодное, не бесстрастное – безмятежное, не 
лишенное вместе с тем выразительности. Слишком незначительными казались 
сочувствие, теплота или симпатия, чтобы искать их на нем. Не было оно также 
отмечено неземным величием или божественной мудростью. Вполне человеческое, оно 
в то же время не могло принадлежать ни одному человеку из-за глубины мыслей и 
чувств, запечатленных на нем, недоступных пониманию Матвея. Человек глядел на 
него оценивающе, в то же время занятый другими, бесконечно далекими от всего 
земного делами. От Матвея не ускользнуло, что человек видит его насквозь, видит 
все, до мельчайших деталей, но во взгляде его, серьезном, спокойном и 
понимающем, нет ни упрека, ни порицания. И не нужно ему объяснять, кто такой 
Матвей Соболев и что он собой представляет, не нужно никаких рассуждений. 
Человек знает все. Но молчит. Пала внезапная тьма, лицо исчезло, и Матвей 
осознал себя лежащим поперек кровати с мокрым от слез лицом и острым ощущением 
потери и уходящего понимания сути вещей. Голова, казалось, сморщилась, как 
грецкий орех, и болела.
– Раз голова болит, значит, она есть, – глубокомысленно произнес Матвей. Встал, 
доплелся до ванной и глянул на свое отражение в зеркало.
– Ну что, псих?
– Сам такой, – огрызнулось отражение. – Меньше чепухи читай на ночь, не то 
свихнешься.
– Не каркай, – буркнул Матвей и полез под горячий душ.
«Хотелось бы знать, что такое я видел и как этот паратекст перевести на 
человеческий язык. Кто и о чем меня предупреждал? И наконец, кто и зачем ведет 
со мной «беседы»? Чего он хочет от меня?»
Пока Матвей умывался, тренировался и завтракал, лицо продолжало тревожить и 
будоражить, но потом мозг справился с потрясением и включил сознание в 
привычный ритм бытия. Горшин отказался помогать, значит, следовало до конца 
использовать свой потенциал, хотя Матвей понимал, что в одиночку много сделать 
не удастся.
В расписании дня значилось наблюдение за Банкиром и поиск подходов к нему, что 
Соболев и выполнил к восьми часам вечера. Удалось выяснить, сколько человек 
прикрывает Банкира, то есть заместителя председателя Центробанка Евгения 
Яковлевича Геращинского, в зданиях, где он бывает, сколько задействовано во 
время поездок и выходов, когда и как сменяется охрана, какой техникой владеет.
Шурик Залупыйченко появился под вечер во внешней смене. Был он мрачен и на 
шутки коллег не реагировал. Матвея видеть он не мог, но, если бы и увидел, не 
узнал бы: на сей раз Соболев «работал» таксистом, прицепив на машину Ильи