меняется – принцип властвования.
Он встал, и глаза его так похолодели, что председатель осекся на полуслове.
– Я предупредил, Антон Сергеевич, завтра проверю. Не хотелось бы недоразумений. 
Сорри.
Матвей открыл дверь и прошел мимо двух молодых парней, явно не принадлежащих к 
рабочему классу, с удивлением глянувших на неизвестного им посетителя. Охрана, 
догадался Матвей. Как и всякий уважающий себя чиновник, использующий приемы 
государственного рэкета, обходящий или попирающий закон, будучи даже аграрием, 
председатель колхоза имел охрану, а это означало, что в системе беспредела, 
господствующей в стране, Дурбань занимал четко отведенное ему место. И ничем не 
отличался от вожаков бандитских структур, которые действовали в городах, 
опасаясь конкурентов, органов правопорядка и просто честных людей.
Лида освободилась в этот день пораньше, и они наконец поговорили, сидя в саду 
под тенистой березой, которую Лида не стала трогать при строительстве дома. 
Оранжевые лучи низкого солнца изливались густым потоком параллельно земле и 
казались ощутимо плотными, на солнце можно было смотреть не отрываясь; волны 
запахов плыли по саду, вызывая эйфорическое состояние легкости и покачивания; 
где-то пела свирель – пастух скликал разгулявшееся стадо; смеялись дети, кто-то 
отбивал косу, и звонкие хрупкие удары плыли над лугом, как воздушные шарики. И 
Матвей впервые за последние несколько лет почувствовал себя ребенком. Защемило 
сердце: захотелось вернуться в детство, окунуться в океан добрых детских забав, 
помечтать о несбывшемся. Душа не желала принимать мир таким, каким он стал: 
жестоким, злым, беспощадным, больным и страдающим. Однако и изменить она ничего 
не могла. Матвей уловил тревожные изменения в идиллической картине покоя и 
заставил себя вернуться на землю.
– …мечтает стать изобретателем, – засмеялась Лида, не замечая состояния брата; 
она говорила о сыне. – Ну а ты что молчишь? Рассказал бы, как живешь, как 
работаешь. Не женился еще?
– Не успел, – сказал Матвей, глядя, как во двор входят пять человек: Шавло 
Константин Кириллович собственной персоной, в форме сержанта милиции, и четверо 
крепких молодых ребят, похожих друг на друга, как огурцы с одной грядки.
– Константин Кириллыч? – удивленно округлила глаза Лидия. – Что привело вас к 
нам?
– Это ко мне. – Матвей встал, мягко подтолкнул сестру к дому: – Иди, мне надо с 
ними погутарить. Успокойся, все будет хорошо.
Лидия ушла, оглядываясь с сомнением в глазах. Было слышно, как она зовет мужа, 
но Матвей не сомневался, что Леонид не выйдет ему на помощь, хотя помощи, в 
принципе, и не требовалось.
– Вот спасибо, что зашли, – приветливо сказал Матвей. – Что-то прояснилось?
– Прояснилось, – буркнул участковый, вытирая пот со лба. – Собирайся, пойдем с 
нами.
– А-а… – Матвей подумал и сел на скамейку. – Что-то нет у меня желания идти с 
вами, пан инспектор. Или у вас припасен ордер на арест?
– Пойдешь и без ордера. – Сержант кивнул одному из парней, длинноволосому, 
коренастому.
– Вставай, чмо, – сказал тот, одетый в тренировочный костюм из парашютного 
шелка, несмотря на жару. – Не борзей, а то это плохо кончится.
– Во-первых, хамов не терплю, – качнул головой Матвей. – Во-вторых, вы 
вторглись на частную территорию, и я просил бы вас покинуть ее с предельной 
скоростью. А в-третьих, фраер, засохни и хиляй отсюда первым, пока цел. 
Откроешь еще раз хавало, всю жизнь будешь ходить фиксатым. Усек?
– Во дает! – выдохнул кто-то из стоявших кучкой парней.
– Иди, иди, – мирно добавил Матвей. – Сержант, забери своих сявок, я ведь и 
осерчать могу. Завтра поговорим.
– Я тебе покажу «завтра», – захрипел участковый, наливаясь темной кровью. – 
Волоките его на улицу, ребята.
Длинноволосый подошел ближе, остальные начали заходить с боков; удобней 
расстановки для сувари-вадза[25], если пользоваться термином кэмпо, или 
«сидяка» – по терминологии русбоя, не было, но Матвей вынужден был ждать того 
момента, когда ребята начнут первыми. И едва не поплатился за это: его криком 
отвлекла Лидия, видимо, она наблюдала за ними из окна. Матвей оглянулся, и в 
тот же момент длинноволосый вполне профессионально врезал ему кулаком по 
затылку. Удар назывался сэйкэн[26] и входил в арсенал каратеков. Если бы не 
инстинкт, заставивший Матвея наклонить голову и тем самым ослабить удар, он, 
скорее всего, потерял бы сознание. Но и без того в голове зазвенело, боль 
пронзила кости черепа и вспышкой вышла через глаза. И Матвей озверел.
В обычной обстановке, то есть в полностью контролируемом спарринге, Матвей был 
абсолютно сдержан и расчетливо-хладнокровен, что давало ему дополнительные 
преимущества. К тому же, владея синглом, то есть аппаратом инстинктов и 
рефлекторных реакций, и арсеналами боевых искусств Востока и Запада, которые 
впитал в себя русский стиль, он никогда не применял эффективных приемов, 
предпочитая незаметные, но максимально эффективные. В данный же момент он решил 
показать этим сельским «суперам» приемы, действующие на психику.
Парни дружно насели на него, хватая за руки и ноги, но быстро поняли, что их 
захваты не достигают цели: жертва ускользала, как угорь. Затем Матвей показал 
туйфа – технику ног, отбросив всех четверых за доли секунды. Коренастый сразу 
же вскочил и согнулся в тансине[27], видимо, он имел какой-то дан, скорее всего 
третий – сандан, однако в награду за это Матвей показал ему дальний 
тэнти-нагэ[28], или, говоря по-русски, «бросок за тридевять земель», в 
результате которого парень улетел метров на шесть и застрял в желобе для подачи