Девушка вытянула вперед ладошки и низким голосом протянула:
– З-здрра-а-аво-о-о…
Тарас улыбнулся, радуясь ее настроению, ответил тем же, но глубже и мощнее, так 
что отозвались стаканы и рюмки в буфете:
– З-дрра-а-а-во-о-о!..
Она округлила глаза, ахнула, засмеялась.
– Как здорово! Внутри все задрожало! Я так не смогу.
– Все равно похоже. Это звуковая мантра энергетической накачки, очень сильно 
влияет на здоровье. Если будешь по утрам петь «здраво», да еще в сочетании с 
мантрами «живо» и «добро», никогда не заболеешь.
– Шутишь, – не поверила Тоня.
– Я же не болею, – привел он веский аргумент.
– Тогда я тоже попробую. – Она откашлялась (господи, какая же ты 
непосредственная, милая, желанная! Он замер, вбирая сердцем ее прелестный 
образ) и пропела:
– Здрра-а-а-во-о-о… жи-и-и-во-о-о… до-о-обрро-о-о…
Прислушалась к себе, приподняла брови.
– Щекотно… внутри… и сердце бьется… так надо?
Он очнулся, засмеялся, схватил ее в охапку, совсем не думавшую сопротивляться, 
закружил по комнате и поставил на пол. Отступил на шаг, склонив голову и 
спрятав руки за спину.
– Прошу прощения, моя принцесса. Готов понести наказание за вольность.
Тоня задумчиво посмотрела на него, подступила вплотную, подняла голову; она 
была ниже, и лица их оказались совсем рядом.
– Ты не сделаешь ничего… без моего разрешения?
Он понял. Поклялся:
– Ничего, моя принцесса!
– Дай слово не торопиться.
– Даю слово!
– И дай мне время подумать, разобраться во всем… в тебе, в себе самой. Я не 
хочу начинать новую жизнь с ошибки.
– Согласен, моя принцесса.
– И прекрати называть меня принцессой!
– Слушаюсь, Антонина Антоновна!
Она засмеялась, он тоже, и Тоня убежала в душевую комнату. А он остался, 
продолжая улыбаться, чувствуя желание жить и строить «новую жизнь» в 
соответствии с изменившимися обстоятельствами. В памяти всплыли строки 
знаменитого стихотворения Некрасова:

Замолкни, Муза мести и печали!
Я сон чужой тревожить не хочу…
Хотя Тарасу не меньше нравились и другие:

Волшебный луч любви и возрождения!
Я звал тебя – во сне и наяву.
Он невольно оглянулся на дверь, за которой скрылось юное создание, еще не 
изведавшее любви. Может быть, Елисей Юрьевич отчасти прав, не желая связываться 
с бандитами, убившими его близких и пытавшимися убить его самого. В принципе, 
никакая ответная акция воскресить их не сможет. Но ведь и поэт опирался на 
какие-то моральные принципы, утверждая:

Той бездны сам я не хотел бы видеть,
Которую ты можешь осветить…
То сердце не научится любить,
Которое устало ненавидеть…
Он включил тихую музыку: под гитарные перезвоны пел романс Юрий Лоза – и 
выбрался во двор, где полчаса занимался «боем с тенью», тренируя удары из самых 
неожиданных положений и взрывную темповую технику «потопа». Тоня появилась во 
дворе, когда он уже «нейтрализовал тень» и продырявил рукой-копьем специально 
укрепленную на стене сарайчика пятисантиметровой толщины доску. Увидев 
округлившиеся глаза девушки, он «исчез», то есть переместился ей за спину на 
сверхскорости и уже из сеней позвал:
– Антонина Антоновна, ау!
Девушка изумленно оглянулась.
– Ты?! Но я же видела тебя… Там… Как это у тебя получается?!
– Тебе показалось. – Он не выдержал и фыркнул. – Успокойся, я не колдун и не 
маг, просто умею двигаться быстро. Займись завтраком. Все необходимое найдешь 
на кухне, в холодильнике.
Он скрылся в душе, умылся, побрился и вышел, уже одетый в светло-серый костюм, 
белую льняную рубашку с вышивкой, серые туфли. День обещал быть теплым и даже 
солнечным, пора было переходить на весенне-летнюю форму одежды.
Завтрак был уже готов.
На столе стоял салат из свежих овощей, дымились тарелки с манной кашей, а на 
плите шипела сковородка с омлетом. Тоня, разрумянившаяся от тепла, в Оксанином 
фартучке, с ножом в одной руке и батоном хлеба в другой посмотрела на него 
вопросительно и тревожно.
– Ты бутерброды с колбасой по утрам ешь? Я в холодильнике не нашла…
– Я вообще мяса не ем, – успокоил ее Тарас, принюхиваясь. – Люблю омлет… и кашу 
тоже.
– Правда? – обрадовалась девушка. – Я обожаю жидкую манную кашу! Мама ее часто