заседании совета фирмы, где работал коммерческим директором. Понимая, что 
особых оправданий за столь поздний приход у него нет, он тихонько лег в 
гостиной на диван, не заглядывая в спальню, чтобы не будить жену… Утром встал 
пораньше, приготовил завтрак – блины со сметаной и медом, чай – и вошел в 
спальню со словами: «Дорогая, вставай, я тебе тут блинчиков испек…»
Василий представил лицо Алексея, разглядывающего с подносом в руках пустую 
кровать, и засмеялся. Валентина рассказывала этот случай артистически, в лицах, 
компания смеялась долго.
Вася вернулся на кухню, прибрал за собой, помыл посуду, вспоминая слова Алана 
Уотса: «Каждый человек – это форма, которую принимает поток, чудесным образом 
объединяющий в себе молоко, хлеб, бифштексы, фрукты, овощи, воздух, свет, 
тепло». Философ мыслил оригинально и во многом был прав, в чем Василий уже 
успел убедиться. Каждый человек действительно представлял собой поток, 
структуру никогда не прекращавшегося движения, и пересечение этих структур 
порождало множество вихрей – от любви до смертельного боя.
Мысли свернули в другое русло. Василий чувствовал, что ему остро не хватает 
сомышленника, с кем он мог бы побеседовать на интересующие его темы, поделиться 
своим знанием, сомнениями, воспоминаниями, задать вопросы и получить ответы. 
Нужен был если и не учитель, то проводник по миру эзотерических чудес, 
странному миру чудесных и чудовищных знаний, хранимых в памяти людей 
Внутреннего Круга. Но Матвей Соболев был далеко и жил своей жизнью, а Иван 
Терентьевич Парамонов хотя и находился поблизости, в Москве, но Василий 
почему-то стеснялся обращаться к нему. Правда, в последнее время он чувствовал, 
что готов отбросить колебания и найти Парамонова или Самандара, который, по 
слухам, также обретался в Первопрестольной, продолжая оставаться президентом 
Международного исследовательского центра боевых искусств. А еще Васе очень 
хотелось хоть одним глазком глянуть на МИРы Инсектов – «модули иной реальности»,
 то есть на храмы, построенные древними разумными насекомыми и сохранившиеся в 
недрах под Москвой и другими городами до нынешних времен…
Что-то изменилось вокруг, словно тень гигантского крыла мазнула стекло окна, на 
миг прервав поток света. Василий прислушался к себе, зная, что его инстинкт 
всегда просыпается раньше сознания. Став мэйдзином, Мастером, достигшим 
совершенства в боевых искусствах, Василий ощущал опасность как нарушение 
гармонии мира. Он не выбирал тактику боя и поведения в той или иной ситуации, 
его организм сам находил естественный ответ, никогда не ошибаясь. Правда, до 
боевых ситуаций дело не доходило, все проблемы до сих пор удавалось решать 
мирным путем. Если бы не сигнал, прозвучавший позавчера, во время работы: 
кто-то наблюдал за ним, профессионально и чисто, – Василий вряд ли в ближайшее 
время изменил бы свой статус «дхъяни-будды», Будды созерцания в индуистской 
религии.
За стеной, там, где жила Клавдия с дочкой, говорили на повышенных тонах, и 
Василий с раскаянием подумал, что не выполнил обещания помочь соседке. Надо 
было либо не обращать внимания на ее проблемы, либо уж найти время помочь. За 
полтора года он успел построить себе достаточно удобную экологическую нишу, 
нащупать тропу, ведущую во Внутренний Круг, и приспособиться к жизни мирного 
гражданина. Подвигнуть себя на какое-то крутое действие было теперь не очень 
легко, да и принцип ненасилия, исповедуемый Хранителями, способствовал мирному 
решению любой проблемы. И все же иногда приходилось вмешиваться в процессы, 
угрожающие жизни других людей.
Преодолевая внутреннее сопротивление, Василий открыл дверь и вышел в коридор.
Дверь в квартиру Клавдии была приоткрыта, оттуда доносились возбужденные голоса,
 детский плач. Возле лифта маялся долговязый парень в безрукавке и блестящих, 
словно из фольги, брюках. Он было угрожающе двинулся к Василию, вынимая из 
карманов пудовые кулаки, но тот, не глядя, погладил парня по щеке, и долговязый 
медленно осел на пол. В прихожей двухкомнатной квартиры Клавдии топтался еще 
один отрок в спортивном трико, придерживая хозяйку за заломленную руку. Второй 
гость, приземистый, белобрысый, с рыхлым болезненным лицом, держал одной рукой 
дочку Клавы Сашу за волосы, а второй совал Клавдии папку с листком бумаги и 
ручкой. На скрип все трое оглянулись, затем Василий воткнул большой палец 
«спортсмену» в спину, вырубая его надолго, и одним движением пальцев сломал в 
запястье руку приземистому крепышу, который держал за волосы девочку. 
Белобрысый взревел от боли, побелел как мел, выронил папку с бумагами, сунул 
было правую руку в карман широких штанов, но достать оружие не успел: Вася от 
души влепил гостю удар в стиле саватт – тыльной стороной ладони по глазу. 
Приземистый отлетел в сторону, стукнулся затылком о стену и сполз на пол.
Клавдия расширенными глазами глянула на Василия, на обидчиков, потом подхватила 
на руки плачущую дочку и залилась слезами. Пришлось успокаивать ее, применяя 
мысленное внушение и ласковые слова. Через несколько минут Василий выгрузил 
гостей из квартиры к лифту и сказал пришедшему в себя, подвывающему от боли 
низкорослому вожаку бандитов:
– Еще раз увижу – покалечу всерьез! И передай своим шефам: я их скоро навешу.
После этого Вася снова зашел к соседке, поиграл с девчушкой, успокоил ее и 
вернулся к себе, решив в ближайшее время разобраться с фирмой, продающей 
некачественные продукты и требующей справку от врача сан-эпидстанции, которая 
бы снимала с них ответственность.
Позвонив в контору и выяснив, что денег нет, а значит, не придется и развозить 
пенсии, Василий некоторое время размышлял, чем заняться, и остановился на 
подготовке автомобиля к грядущей поездке в Рязань и Санкт-Петербург. 
Откладывать свидание с двумя дорогими ему людьми Василий больше не мог. Он 
переоделся в старенькие джинсы и футболку, взял сумку с инструментом, ведро с