люблю Черкизовский рынок, рэкетиры там милые. Все в элегантных кепочках, 
широких штанах и китайских кожанках. Изымут по пятьдесят штук и мирно в 
сторонку, зато больше никто не клеится…
Василию надоело слушать его треп, и он, предупредив Кристину, чтобы его не 
ждали и укладывались спать, ушел к бывшему школьному корешу Петру Плясунову, 
Петяне, с которым проучился с первого до одиннадцатого класса.
Проговорили они до часу ночи, хотя проводнику приходилось то и дело отлучаться: 
то чай кто-то попросит, то шашки, то газету; потом пришли ревизоры, хмурые и 
неразговорчивые, прицепились к тому, что туалет в вагоне плохо закрывается, 
хотя вина проводника в этой беде была весьма проблематичной. До акта не дошло, 
Петяня откупился. Пришел в свое купе грустный, развел руками:
– Сто штук отдал. А что сделаешь? Акт накатают, так меня за него не только с 
рейса снимут, а вообще засунут в отстойник на пару месяцев стеречь вагоны.
– И часто проверяют?
– Почитай, два раза за рейс. Но обычно они устраивают посиделки в штабном 
вагоне, мы только оброк собираем – по пятьдесят штук с вагона. Прикинь: в 
составе шестнадцать-восемнадцать вагонов, умножь на пятьдесят…
– Восемьсот-девятьсот тысяч?
– Если рейс длинный, то до десятка раз заходят, так что зарабатывают ребята 
будь здоров! А прицепиться им – раз плюнуть: за «зайцев», за сокрытие мест, за 
антисанитарию, даже за отсутствие таблички на двери проводника. Выпьешь? Есть 
«Посольская», вино хорошее – «Саперави»…
– Спасибо, Петяня, не употребляю. Да и выпил уже глоток шампанского, попутчик 
угостил.
– Дохлый такой, веселый? Твою даму обхаживает. Кто она тебе? Сестра, жена? А 
пацан?
– Это жена и сын моего друга, везу их… на каникулы. – В подробности Василий 
вдаваться не стал. – Но если тебе невыгодно работать проводником, зачем ездишь?
– Почему невыгодно? Я за рейс, кроме зарплаты, имею в два раза больше. – Петяня 
смущенно покряхтел, снова развел руками. – А что делать, Баловень? Как другие, 
так и я. Не зубы же класть на полку. Это ты у нас университет кончал в Москве, 
да там и остался, а я только школу да пару коридоров в железнодорожном 
котовском училище. Да в Тамбов переехал. Зарабатываю как могу. Из нашего класса 
почти все в Котовске осели, только ты да Валерка Хапилин уехали в центр. Вера 
Холодная в деревне живет, Юрковский тоже…
Разговор перескочил на одноклассников, и они принялись вспоминать одного за 
другим, переживая приятные чувства дружеского единения и теплой грусти.
Потом вернулись к делам на «железке». Петяня привел несколько примеров, как на 
нем зарабатывают другие служители дороги, и Василий подивился его оптимизму: 
поборами занимались все – от бригадира поезда до работников прачечной.
– Сдаешь, к примеру, белье, пересчитываешь – пятьдесят простыней. А они 
посчитают, говорят: у тебя тут только сорок девять. Не веришь? Считай сам. 
Считаешь – а там уже сорок восемь! Не скажешь же им, что получилось еще меньше, 
вот и говоришь – ваша правда. И за простыню отваливаешь несколько тысяч. Как 
они умудряются простыни воровать на абсолютно гладком столе – для меня лично 
загадка.
Петяня хватанул чаю – водку на работе не пил, дорожил добрым именем и 
отношением пассажиров.
– А образцово-показательного кретинизма на дороге – под завязку! – Он чиркнул 
ладонью по горлу. – Помнишь, президент собирался проехать на поезде через всю 
Россию? До Тамбова не доехал: на самолет – и на юг! Реформатор хренов! Но там у 
нас такой шухер был – как при коммунистах! Заборы покрасили, дороги подлатали, 
ямы позасыпали… С одной стороны, хорошо, кое-что сделали, что сделать должны 
были много лет назад, а с другой – показуха! Пыль в глаза. У нас в депо в 
учебный класс даже компьютер поставили, хотели продемонстрировать президенту, 
что машинисты на нем учатся. А подведи машиниста к компьютеру, он не сможет 
даже включить его.
Петяня сплюнул, снова глотнул чаю.
– Ну что, спать пойдешь? Второй час уже… – Он нахмурился, что-то прикидывая про 
себя, покачал головой. – Может, пронесет на этот раз?
– Ты о чем? – Василий зевнул.
– Перегон тут есть один, гнилой, часто поездные «щупачи» появляются. В мое 
дежурство еще такого не случалось, а напарник на прошлой неделе попал в 
переплет. Ничего ценного не везете? А то давай спрячу у себя, проводников, как 
правило, не обыскивают.
Василий улыбнулся.
– Самое ценное в моем грузе – мои спутники. Не волнуйся, все будет хорошо…
И в этот момент в вагон зашли они.
Конечно, палитра интуиции у Василия была беднее, чем у Матвея Соболева, но и он 
чувствовал опасность и мог жить в убыстренном ритме, на пределе возможностей, 
иначе не стал бы ганфайтером.
«Потрошители» поездов вошли в вагон с двух сторон – двое с одной, трое с другой.
 Оставили в тамбурах по одному сигнальщику с рациями и медленно пошли вдоль 
коридора, заглядывая в каждое купе. Вооружена группа была двумя автоматами, 
тремя пистолетами, пружинными ножами и дубинками, изредка используя их для 
острастки.
В купе проводника вломились сразу двое, один с автоматом, второй с пистолетом; 
третий остался в коридоре. Ствол автомата уперся Петяне в живот, а дуло 
пистолета («беретта М-92», отметил Василий автоматически) глянуло Балуеву в лоб.