исчез. Для генерала, конечно. Потом возник уже сзади, ловко выдернул пистолет 
из руки Сергея Вениаминовича, направил на Хватова.
– Пошли, капитан?
Хватов сморщился, покачал головой.
– На авешу «глушак» не действует, Соболев. Он в состоянии отключить лишь 
сознание нормального человека, но не пси-матрицу авеши. Меня тебе не пройти. 
Боюсь, ты в патовом положении.
– Я пройду тебя, – сказал Матвей, бросая суггестор «удав» в угол кабинета.
Это был самый странный и самый напряженный бой из всех проведенных Матвеем 
когда-либо.
Ни Матвей, ни его противник не тратили силы на кихон – «разгон воздуха», то 
есть на какие-то замахи, уклоны, хитрые телодвижения, прыжки и подкаты, они 
просто замерли друг против друга, глядя поверх головы соперника [52] – то есть 
на уровне инстинктивного перехвата атаки еще до окончательного ее формирования. 
Оба отлично знали уязвимые места на человеческом теле и готовили молниеносную 
атаку в одну из болевых точек. Но ни одна мысленно перед этим проигранная атака 
ни у того, ни у другого не прошла! Оба, что называется, были наглухо закрыты 
своими рефлекторно-защитными ответами на уровне психического восприятия, а 
значит – и на уровне физического действия.
Разум в принципе – самый убогий и ненадежный инструмент сознания, в бою 
мастеров он участия не принимает. Матвей на режиме всегда уходил в состояние 
мусин, то есть состояние полного «отсутствия разума», именно поэтому его 
реакция намного превосходила обычную человеческую. Но и капитан Хватов владел 
мусин и мог жить ускоренно в режиме меоза, поэтому их столкновение было 
невидимо нормальному человеческому глазу, и даже директор ФСБ, единственный 
свидетель поединка, почувствовал его необходимость и скрытую мощь.
Наконец они закончили этап анализа мастерства друг друга. Настал черед приемов: 
Матвей работал в стиле карате-дзицу, двойной удар-блок-укол и встречный 
стопорящий удар, прерывающий атаку противника, Хватов – в стиле саватт – 
французского бокса.
Удары прошли!
Капитан отлетел к двери, сбив стул, но на ногах все же удержался, а Матвей 
вдруг почувствовал подступившую дурноту и слабость, хотя костяшки сжатых 
пальцев Хватова едва коснулись его груди.
«Техника смертельного касания! – произнес кто-то внутри Матвея хладнокровно. – 
С передачей раппорта на паралич нервного узла. Не подпускай его на дистанцию 
поражения…»
«Сам знаю!» – огрызнулся Матвей, покрываясь холодным потом от усилия, 
способного очистить нервную систему: меоз не позволил развиться процессу 
парализации, но и сил отнял немало.
– Отлично, ганфайтер! – похвалил Хватов, наблюдая за ним. – Ты хорошо 
подготовлен к тонгла, но я еще не все показал, что умею. Впрочем, как и в тот 
раз, когда вас было двое.
– Самандар! – озарило Матвея.
– Авешей Монарха может быть любой светящийся в моей реальности. Самандар – один 
из достаточно ярких светящихся и наиболее подготовлен к восприятию внешнего 
волеизъявления. Ну что, продолжим урок?
– Э-э, – вышел наконец из ступора Сергей Вениаминович, – какой Самандар, о чем 
вы бормочете? Капитан, в чем дело? Я могу просто вызвать охрану…
– Не стоит, генерал, мы договоримся. Пусть Соболев денек погуляет на воле, 
подумает, а завтра вечером даст ответ.
– На воле?! Да он же просто сбежит!
– Не сбежит, и он знает почему.
– Почему?
– Существуют две причины. Первая: сентиментальная привязанность к семье… пусть 
и чужой, странная для ганфайтера класса «абсолют». И вторая: отсутствие 
надежного убежища. В этой реальности его можно отыскать везде, куда бы он ни 
спрятался.
– Вы уверены, капитан? – Коваль остыл и, поскольку Хватов не ответил, вызвал 
Первухина. – Федор Ильич, проводите.
В шесть часов утра Матвей вышел из здания ФСБ к станции метро «Лубянка». 
Подумал немного, отмечая редких еще пассажиров, и вдруг решил навестить Марию. 
В сущности, идти ему было больше не к кому.
Он проспал до двух часов дня, заснув на диване прямо в том, в чем был, едва 
Мария ушла на работу.
Перед самым пробуждением приснился сон: он стал огромным и пустым, как только 
что рожденная Вселенная. Протянул свои руки-щупальца вперед, дотронулся до 
Бесконечности, ощутил холод, раздвинул сам себе грудь и вошел в нее… оказавшись 
в сверкающей алмазами пещере!
Где-то тихо играла тоскливая музыка, непередаваемо прекрасная, неземная, 
рождающая сладкую муку забытых детских воспоминаний. Изредка стены пещеры 
отражали шепчущее эхо чьих-то легких шагов, голоса и звуки падающих водяных 
капель. Своих шагов Матвей, однако, не слышал и шел как по вате. Вскоре он 
оказался в самом большом зале пещеры, увидел среди сталагмитовых столбов и 
шпилей красивую снежно-белую колонну, сотканную из паутины, на которой висел 
распятый человек. Подошел ближе и с ужасом понял, что это он сам!
Распятый зашевелился, поднял голову, глянул на застывшего Матвея, печально 
улыбнулся. Из уголка его губ на шею скользнула струйка крови.
– Ну что, дружок, нашел себя? Определил свое положение в системе Мироздания?
– Кто… ты? – хрипло пробормотал Матвей.