Адама даже на секунду не оставляли наедине с этим человеком. По ночам он спал 
за запертыми дверями, которые охранял Феликс Хуарес — специальный 
уполномоченный окружного прокурора: он был загримирован под уборщика.
Ни Делмар, ни Мак не считали это достаточной мерой, и поэтому оба были хорошо 
вооружены. Рут возражала против оружия. Она ничего не могла сказать о Маке, но 
зато хорошо знала Делмара и сильно сомневалась в его способности причинить боль 
кому бы то ни было, кроме себя самого.
Время шло. Новости от Бада если и поступали, то лишь самые обескураживающие. 
Илизар исчез. Выяснилось, что он был «мохадо» — "мокроспинный"*. Этот 
незаконный иммигрант растворился вместе со своей машиной — возможно, улизнул за 
границу, вернувшись туда, откуда в свое время прибыл. Полиция с ног сбилась, но 
так и не нашла ни его самого, ни его автомобиля.
Больше повезло с девицей. Ее отыскали, хотя толку от этого было все равно мало. 
Она хорошо разглядела жертву и описала парня во всех подробностях. Югослав 
находился вне машины, и девица пыталась привлечь его внимание. Водитель же 
оставался за рулем, поэтому у нее было меньше возможностей рассмотреть его. 
Девице предъявили альбом с фотографиями, но она не опознала Янга.
Разбирательство опять зашло в тупик. По-прежнему не было ни одного свидетеля, 
который мог бы связать единой нитью Янга и его жертву, не говоря уже о том, 
чтобы эта нить привела к роковой дате. А времени оставалось все меньше и меньше.

Не желая тревожить Адама, четверо взрослых опять встретились поздно вечером, 
когда мальчик уже спал. Цель была следующая — решить, стоит ли делать очередной 
логический ход. А именно — предложить большому жюри услышать о случившемся из 
уст Адама.
Они собрались в небольшом рабочем кабинете Делмара Скуновера. Хозяин сидел 
рядом с Рут на маленькой кушетке. Мак с неизменной жестянкой пива в руке 
расположился на медвежьей шкуре возле кофей* Сельскохозяйственные рабочие, 
незаконно приехавшие или доставленные из Мексики в США. ного столика, а Бад, в 
кои-то веки настроенный на неофициальный лад и одетый весьма небрежно, 
полулежал в огромном пухлом кресле, — Адам очень любил забираться в него, когда 
бывал в кабинете.
— Мне это не нравится, Бад, — сказал Делмар. — Все опять встанут на головы, как 
это случилось, когда Адам был маленьким. Я отнюдь не горю желанием наблюдать, 
как моего сына снова подвергают гонениям. В прошлый раз это было ужасно — а 
ведь тогда публика возмущалась только физическими отличиями. Уже в те времена 
Адама называли монстром, а ныне типы вроде Лестера Роталса расценят новые 
способности Адама как доказательство своей правоты. Вы помните «преподобного» 
Роталса?
— Конечно, помню, — отозвался Джун.
— Тогда вы должны также помнить, как он называл Адама антихристом. На плечах 
моего мальчика этот тип воздвиг целый религиозный культ и сделал все от него 
зависящее, чтобы мир возненавидел малыша. Еще совсем недавно нельзя было 
включить телевизор без того, чтобы не узреть эту безобразную морду и не 
услышать, как он вещает.
— По-моему, Делмар, Роталс уже не у дел. Он положил начало, хорошенько нагрел 
на этом руки и предпочел всему жизнь финансового воротилы. В настоящий момент у 
него хлопот полон рот с ребятами из налогового управления — Роталс старается 
изо всех сил, чтобы они не упекли его в тюрьму за уклонение от уплаты налогов. 
Сомневаюсь, чтобы он причинил Адаму неприятности.
— Может быть, он и не причинит, но всегда найдется кто-то, кто захочет нажиться 
на несчастье ближнего. Мир полон подобной нечисти. Я знаю — сам представал 
перед судом. Бад, ведь я попал за решетку не потому, что был в чем-то виноват, 
а по той причине, что какой-то горлопанистой пронырливой репортерше захотелось 
продать сенсацию. Если правительство может бросать за решетку ни в чем не 
повинных людей, почему бы ему не посадить кое-кого, чья вина общеизвестна? 
Почему Адам должен становиться за барьер для дачи свидетельских показаний и 
принимать на себя весь огонь оскорблений, который, как мы знаем, обрушит на 
него белый свет? Он…
— Делмар, я понимаю, каково вам, но поверьте мне…
— Нет! Вы не понимаете, Бад. И не перебивайте меня, хорошо? Я еще не закончил. 
Адам не должен этому проклятому миру ни единого цента. Все, что он получал от 
него, — это сплошное горе. Мир отверг его и ему подобных только за то, что они 
отличны от других людей. Правительство, которое засадило меня в тюрьму, ожидает 
теперь, что мой сын явится в суд во имя справедливости, — а ведь это то же 
самое правительство, которое отказало ему в справедливости, не разрешив иметь 
подругу. То же самое законодательство, которое запретило в свое время убить 
моего сына, также запрещает — под страхом длительного срока заключения — 
повторить процесс и создать еще одно существо — в пару Адаму. Справедливо ли 
это?
— Делмар, вы должны понять…
— Нет! Я не должен понимать, Бад. В назидание вам и любому другому, кто считает,
 что я должен, я со всей откровенностью заявляю, что не только сейчас не 
понимаю, но и в будущем вряд ли пойму систему, которая столь непоследовательна 
в подходе к одному и тому же вопросу.
И не то чтобы я не пытался. Напротив — я пытался, и довольно долго. Я слушался 
Рут, ибо знал, что она любит меня, и был уверен, что она любит Адама. Я 
последовал ее совету. Я подставил вторую щеку, я сделал все, что она предлагала,
 будучи убежден, что она знает лучше, что она понимает эту систему. И мы жили 
здесь спокойной жизнью, старались хорошо делать свое дело и не лезли в чужие