болтался на шнурке, обмотанном вокруг пуговицы.
Порой, когда на него находило философское настроение, Тальяферро пытался 
осмыслить, как в былые времена ученые могли тратить столько времени и сил на 
выписки из трудов своих коллег или на подборку литературы — огромных фолиантов, 
отпечатанных типографским способом. До чего же это было громоздко! Теперь же 
достаточно было сфотографировать любой печатный или написанный от руки текст, а 
в свободное время без труда проявить пленку. Тальяферро уже успел снять тезисы 
всех докладов, включенных в программу съезда. И он не сомневался, что двое его 
друзей поступили точно так же.
— Во всех случаях отказ сфотографировать записи смахивает на бред 
душевнобольного, — сказал Тальяферро.
— Клянусь космосом, никаких записей не существует! — в сердцах воскликнул 
Райджер. — Так же как не существует никакого изобретения! Он готов на любую 
ложь, только бы вызвать в нас зависть и хоть недолго потешить свое самолюбие.
— Допустим. Но тогда как он послезавтра выкрутится? — спросил Конес.
— Почем я знаю? Он же сумасшедший.
Тальяферро все еще машинально поигрывал фотоаппаратом, лениво размышляя, не 
заняться ли ему проявлением кое-каких микропленок, которые находились в 
специальной кассете, но решил отложить это занятие до более подходящего времени.

— Вы недооцениваете Вильерса. Он очень умен, — сказал он.
— Возможно, десять лет назад так оно и было, — возразил Райджер, — а сейчас он 
— форменный идиот. Я предлагаю раз и навсегда забыть о его существовании.
Он говорил нарочито громко, как бы стараясь изгнать тем самым все воспоминания 
о Вильерсе и о всем, что с ним связано. Он начал рассказывать о Церере и о 
своей работе, заключавшейся в прощупывании Млечного пути с помощью новых 
радиоскопов.
Конес, внимательно слушая, время от времени кивал головой, а затем сам пустился 
в пространные рассуждения о радиационном излучении солнечных пятен и о своем 
собственном научном труде, который вот-вот должен выйти. Темой его было 
исследование связи между протонными бурями и гигантскими вспышками на солнечной 
поверхности.
Что касается Тальяферро, то ему в общем-то рассказывать было не о чем. По 
сравнению с работой бывших однокашников деятельность Лунной обсерватории была 
лишена романтического ореола. Последние данные о составлении метеорологических 
сводок на основе непосредственных наблюдений за воздушными потоками в 
околоземном пространстве не выдерживали никакого сравнения с радиоскопами и 
протонными бурями. К тому же его мысли все время возвращались к Вильерсу. 
Вильерс действительно был очень умен. Все они знали это. Даже Райджер, который 
все время лез в бутылку, не мог не сознавать, что если телепортация в принципе 
возможна, то по всем законам логики именно Вильерс мог открыть способ ее 
осуществления.
Из обсуждения их собственной научной деятельности напрашивался печальный вывод, 
что никто из друзей не внес в науку сколько-нибудь значительного вклада. 
Тальяферро внимательно следил за новинками специальной литературы и не питал на 
этот счет никаких иллюзий. Сам он печатался мало, да и те двое не могли 
похвастаться трудами, содержащими скольнибудь важные научные открытия.
Приходилось признать, что никто из них не произвел переворота в науке об 
изучении космоса. То, о чем они самозабвенно мечтали в годы учебы, так и не 
свершилось. Из них получились просто знающие свое дело труженики. Этого у них 
не отнимешь, но, увы, и большего о них не скажешь, и они отлично сознавали это.
Другое дело — Вильерс. Они не сомневались, что он намного обогнал бы их. В 
этом-то и крылась причина их неприязни, которая углублялась еще и невольным 
чувством вины перед бывшим товарищем.
В глубине души Тальяферро был уверен, что вопреки всему Вильерсу еще предстоит 
великое будущее, и эта мысль лишала его покоя.
Райджер и Конес, несомненно, были того же мнения, и сознание собственной 
заурядности могло вскоре перерасти в невыносимые муки уязвленного самолюбия. 
Если по ходу доклада выяснится, что Вильерс на самом деле открыл способ 
телепортации, он станет признанным гением и произойдет то, что было ему 
предопределено с самого начала, а его бывших соучеников, несмотря на все их 
заслуги, предадут забвению. Им достанется всего лишь роль простых зрителей, 
затерявшихся в толпе, которая до небес превознесет великого ученого.
Тальяферро почувствовал, как душа его корчится от зависти. Ему было стыдно, но 
он ничего не мог с собой поделать.
Разговор постепенно угасал.
— Послушайте, а почему бы нам не заглянуть к старине Вильерсу? — отводя глаза, 
спросил Конес.
Он пытался говорить тепло и непринужденно, но его фальшивая сердечность никого 
не могла обмануть.
— К чему эта вражда?.. Какой в ней смысл?..
"Конес хочет выяснить, правда ли то, о чем нам сказал Вильерс, — подумал 
Тальяферро. — Пока он еще не теряет надежды, что это всего лишь бред 
сумасшедшего, и хочет убедиться в этом немедленно, иначе ему сегодня не 
заснуть".
Но Тальяферро и сам сгорал от любопытства, а потому не стал возражать против 
предложения Конеса, и даже Райджер, неловко пожав плечами, сказал:
— Черт возьми, это неплохая идея.
Было около одиннадцати вечера.
2 Тальяферро разбудил настойчивый звонок у двери. Мысленно проклиная того, кто