— Счастливо! — крикнул Холлис через пятьдесят тысяч километров.
— Не смеши, — сказал Стоун и пропал.
Звезды подступили ближе.
Теперь все голоса затухали, удаляясь каждый по своей траектории, кто в сторону 
Марса, кто в космические дали. А сам Холлис… Он посмотрел вниз. Единственный из 
всех, он возвращался на Землю.
— Прощай.
— Не унывай.
— Прощай, Холлис. — Это Эплгейт.
Многочисленные: "До свидания". Отрывистые: "Прощай". Большой мозг распадался. 
Частицы мозга, который так чудесно работал в черепной коробке несущегося сквозь 
космос ракетного корабля, одна за другой умирали; исчерпывался смысл их 
совместного существования. И как тело гибнет, когда перестает действовать мозг, 
так и дух корабля, и проведенные вместе недели и месяцы, и все, что они 
означали друг для друга, — всему настал конец. Эплгейт был теперь всего-навсего 
отторженным от тела пальцем; нельзя подсиживать, нельзя презирать. Мозг 
взорвался, и мертвые никчемные осколки разбросало, не соберешь. Голоса смолкли, 
во всем космосе тишина. Холлис падал в одиночестве.
Они все очутились в одиночестве. Их голоса умерли, точно эхо слов всевышнего, 
изреченных и отзвучавших в звездной бездне. Вон капитан улетел к Луне, вон 
метеорный рой унес Стоуна, вон Стимсон, вон Эплгейт на пути к Плутону, вон Смит,
 Тэрнер, Ундервуд и все остальные; стеклышки калейдоскопа, которые так долго 
составляли одушевленный узор, разметало во все стороны.
"А я? — думал Холлис. — Что я могу сделать? Есть ли еще возможность чем-то 
восполнить ужасающую пустоту моей жизни? Хоть одним добрым делом загладить 
подлость, которую я накапливал столько лет, не подозревая, что она живет во 
мне! Но ведь здесь, кроме меня, никого нет, а разве можно в одиночестве сделать 
доброе дело? Нельзя. Завтра вечером я войду в атмосферу Земли".
"Я сгорю, — думал он, — и рассыплюсь прахом по всем материкам. Я принесу пользу.
 Чуть-чуть, но прах есть прах, земли прибавится".
Он падал быстро, как пуля, как камень, как железная гиря, от всего отрешившийся,
 окончательно отрешившийся. Ни грусти, ни радости в душе, ничего, только 
желание сделать доброе дело теперь, когда всему конец, доброе дело, о котором 
он один будет знать.
"Когда я войду в атмосферу, — подумал Холлис, — то сгорю, как метеор".
— Хотел бы я знать, — сказал он, — кто-нибудь увидит меня?
Мальчуган на проселочной дороге поднял голову и воскликнул:
— Смотри, мама, смотри! Звездочка падает!
Яркая белая звездочка летела в сумеречном небе Иллинойса.
— Загадай желание, — сказала его мать. — Скорее загадай желание.



ПРОСТРАНСТВО — ВРЕМЯ:


ДЖЕК УИЛЬЯМСОН
[7]
. ВЗГЛЯД В ПРОШЛОЕ


С сигарой что-то не ладилось.
Но Брек Веронар не выбросил ее. Табак, выращенный на Земле, дорого ценится 
здесь, на Церере. Брек еще раз подрезал кончик и снова щелкнул зажигалкой. На 
этот раз он раскурил сигару, но она почему-то отдавала странным, кисловатым 
запахом тлеющей бумаги.
Брек Веронар, по рождению Уильям Уэбстер, землянин, сидел в своем большом, 
хорошо обставленном кабинете, смежном с лабораторией арсенала. За пердуритовыми 
окнами неясно вырисовывались стоявшие в ряд огромные приземистые башни фортов, 
которые охраняли военную базу Астрофона. В кристально чистой искусственной 
атмосфере астероида они казались еще больше, чем в действительности; 
теоретически их мощные двадцатичетырехдюймовые пушки, снабженные автовизором 
Веронара, могли обстрелять пространство до самой орбиты Юпитера. На поле, 
расстилавшемся за крепостью, виднелась эскадра космических кораблей — семь 
грозных, черных, как ночь, сигарообразных машин. Там, далеко, над неровными 
красными скалами второго плоскогорья, высились разноцветные купола и башни 
города Астрофона, столицы Астрарха.
Худощавую фигуру Брека Веронара обтягивали яркие шелка Астрархии. Его волосы 
были надушены и завиты; Брек красил их, чтобы скрыть все более заметную седину. 
Серые широко расставленные глаза свидетельствовали о сильном характере и резко 
контрастировали с кожей лица, белой и гладкой от применения косметики. Одна 
лишь сигара мосла выдать в нем уроженца Земли, поэтому Брек Веронар курил 
только здесь, в своей собственной, запертой на ключ лаборатории. Он не любил, 
когда его называли ренегатом.
На столе перед ним лежал приколотый к доске сложный чертеж нового управляющего 
гироскопа реактивной торпеды, но Брек не мог сосредоточить на нем свои мысли. 
Любопытно, этот слабый запах тлеющей бумаги навеял воспоминания о далеком 
прошлом. Двадцать лет назад… Этот запах заставил его вновь перенестись на 
университетский двор, к низким желтым холмам у старого марсианского города 
Торэна, к тому роковому дню, когда он отказался служить своей родной Земле и