чезла из твоей памяти „Песнь посланца“, о которой мы проговорили всю 
ночь напролет, когда я принес ее из лечебницы? Прости меня, я ведь понятия не 
имел о том, как ты одинока!
Клянусь, что муки твои не пропадут даром. Приняв на себя удар земной болезни, 
ты блестяще выполнила свою миссию. В качестве живого образца больного земной 
болезнью ты принесла себя в жертву на алтарь прогресса марсианской культуры. О 
Марс! Прославь в веках болящий дух моей дорогой супруги!
Да, я понятия не имел о том, как ты одинока. Не в глухих застенках сумасшедшего 
дома поразил тебя невроз, нет, земной болезнью можно заболеть просто от 
одиночества! Жена моя, клянусь, что сегодня твое одиночество окончилось. Я 
стану твоим рабом, дабы впредь ты больше не была одинокой. Я превращусь в 
робота, дабы земная болезнь споткнулась на тебе. Если случится мерзавец, 
которому ты пожелаешь раскроить череп, то прикажи мне. Если случится мерзавец, 
которого ты пожелаешь изрезать на куски, то прикажи мне. О жена моя! Потерпи 
немного. Ты с блеском выполнила свою миссию, и я тоже не пожалею сил для 
выполнения своей. И тогда мы оба вернемся домой. Временной туннель мигом 
перенесет нас на родной Марс. Мы оставим позади этот „совсем как ад“ и — прощай 
„топологический невроз“!»
С кончика его носа на рукопись упала капля пота. Он поспешно отер ее рукавом и, 
взглянув на меня исподлобья, проговорил:
— Теперь вы понимаете? Я никому не позволю оскорблять мою жену.
— Бросьте вы, какие там оскорбления!
— Никто не смеет ей противоречить… Ни вы, сэнсэй, ни кто другой… Ибо она уже до 
дна испила горький кубок адских мучений.
— Насколько я могу представить себе из этого вашего дневника, у вашей супруги 
весьма логичное помешательство. Если отбросить формулу «совсем как человек», 
никаких особых симптомов, видимо, не имеется.
Мой гость кивнул и раздумчиво проговорил:
— В конечном счете… Другими словами… То есть, вы хотите сказать, что она, 
возможно, вполне здорова?
— Вот именно. Понимаете, если это так, то трудно прийти к выводу…
— Говорите яснее. Если предположить, что моя жена сумасшедшая, то получится, 
что я в здравом уме. Раз так, то, естественно, у вас не может быть серьезных 
оснований для отказа от поста марсианского представителя. Вот и прекрасно… Я, 
разумеется, чрезвычайно рад… Все мои дела на этом закончатся, я и жена с чистой 
совестью войдем во временной туннель. Текст соглашения у меня уже подготовлен, 
вам остается только подписать…
— Нет-нет, к сожалению, меня больше устраивает версия, что ваша супруга вполне 
здорова.
— А тогда, сэнсэй, чего же вы опасаетесь? Если она обыкновенная земная женщина, 
то чего вам бояться? Или у вас был какой-нибудь слишком уж болезненный опыт?..
— Ничего я не боюсь.
— Тогда пошли!
— Ладно. Пошли.
Мой голос прозвучал глухо, настороженно, напряженно. Где же все-таки ловушка? 
Гость, хихикнув, произнес:
— До чего же вы любезны, сэнсэй. Впрочем, вы сегодня доставили мне большую 
радость… Только вот устал я немного. Вы ничего не забыли?.. Сигарета у вас не 
погасла?



19

Итак, дело, кажется, подходило к концу. Вместе с этим странным человеком я 
перешагнул порог кабинета, и с этого момента судьба моя стремительно покатилась 
прямой дорогой, которая привела меня к безумному суду.
Вы, возможно, уже поняли, в чем заключалась их ловушка… Где в этой загадочной 
картинке пряталась главная пружина всего механизма и почему мне не удалось 
увернуться от расставленного капкана…
Говорят, чтобы спрятать большую ложь, лучше всего окутать ее целой тучей 
маленьких. Вероятно, на эту удочку я и попался. Путь продолжался не более двух 
часов, но весь он был покрыт опавшими листьями лжи. А я до последней минуты 
считал, что занимаю безопасную позицию стороннего наблюдателя… со сцены мне в 
глаза била ложь, будто платить за спектакль мне придется ровно столько, сколько 
он стоит… А я сам, своими руками привязал себя к сиденью, которое и было 
главным механизмом ловушки…
Едва я покинул прихожую, как на меня обрушилось изобилие дневного света, 
реальность бытия, повседневных условностей и повседневной скуки. Даже сырые, 
пронизанные вонью коридоры и лестничные клетки после моего кабинета, обиталища 
астматика и затворника, взбодрили и отрезвили меня, словно крепкий кофе. Я 
почти окончательно пришел в себя и был настроен благодушно, как будто 
прогуливался по улицам после кино. Я представить себе не мог, что лестница, по 
которой я поднимаюсь, ведет в иной мир и что спускаться по ней уже не придется…
Я и сейчас отчетливо помню все. Помню похожий на глыбу стекла столб желтоватого 
света из прямоугольного окна на лестничной площадке, помню в нем сложную 
структуру теней. Помню, как сокращались и растягивались складки на штанинах 
моего гостя, когда он неуверенно, совсем как водомерка, переступал со ступеньки 
на ступеньку впереди меня… Безымянные детали последнего для меня зрелища 
реального мира…
Затем бел