роза 
и только роза, роза остается розой.
     Предельное только одно. Разные люди давали ему разные имена. И это одно не 

имеет цены, ибо это предельная ценность. 
Нет ничего вне его, поэтому оно не может быть ценно ради чего-либо другого. Вы 
не можете положить его ступенькой к 
чему бы то ни было; вне этого ничего нет, оно - вне всего.
     "Слово "цена" не подходит", - ответил Ли-цзы, - лучше будь тих, будь пуст. 

В тишине, в пустоте мы находим свое 
пристанище. Получая и давая, мы теряем место".
     "Лучше будь тих..." Вместо ответа о цене, вместо ответа о ценности пустоты,
 
Ли-цзы настаивает на непосредственном 
опыте. Даосский подход основан на экзистенции. Даосов не влекут абстрактные 
построения и концепции. "Это же можно 
испробовать, - говорят они, - зачем же заимствовать знание из вторых рук?" В 
самом деле, из вторых рук получить Бога 
невозможно, Он дает себя только в ваши руки, у меня занять Бога невозможно. Мой 

Бог - это только мой Бог. Вам надо 
прийти к своему Богу. Конечно, придя, вы увидите, что ваш Бог и мой Бог - одно 
и 
то же, но прийти к этому вам предстоит 
самим, это должно расцвести в вашем существе.
     Вот даосская притча.
     Однажды князь Хуан сидел в своей лоджии и читал книгу, а колесник Пиень 
внизу мастерил колесо. Отложив молоток, 
Пиень поднялся по ступеням и обратился к князю:
     - Осмелюсь спросить, что читает ваша милость?
     - Слова мудрецов, - ответил князь.
     - А эти мудрецы живы? - осведомился Пиень.
     - Они умерли.
     - Тогда, - сказал Пиень, - то, что вы читаете, мой владыка, - это только 
истлевшее тряпье и ошметки этих древних.
     - Как смеешь ты, колесник, - закричал князь, - судить о книге, которую я 
читаю?! Объяснись, не то я велю казнить тебя.
     (Немыслимо! Колесник приходит к князю и говорит: "Все, что ты читаешь, 
лишь 
истлевшее тряпье и ошметКи этих 
древних".)
     - Ваш покорный слуга, - ответил колесник, - смотрит на это глазами своего 
ремесла. Если, делая колесо, я мастерю его 
слишком нежно, то работать приятно, но изделие не получается прочным. Если, 
наоборот, я мастерю энергично, то 
инструмент быстро выходит из строя и части плохо подходят друг к другу. Если же 

движения моей руки не слишком нежны 
и не слишком энергичны, мысль понята моим умом. Но словами я не могу выразить, 
как это сделать.
     (Не слишком энергично и не слишком нежно - точно в середине, в равновесии.
)
     - Но словами я не могу сказать, - отвечает колесник, - как достигнуть этой 

величайшей середины между усилием и 
безусильностью, между делом и недеянием. Я не могу высказать это словами. Тут 
есть некое умение, но все же высказать его 
я не могу. Я знаю и все же не могу рассказать. Я не могу передать это умение 
даже своему сыну, и мой сын не может 
научиться этому от меня. Нет никакого способа научить этому и нет никакого 
способа этому научиться. Учить и учиться, 
учиться и учить возможно только внешнему, а это - внутреннее чувство. Поэтому 
мне уже восьмой десяток, а я все еще сам 
мастерю колеса. Но эти древние, хотя и при жизни не могли передать этого, давно 

уже умерли, поэтому то, что вы читаете, 
мой повелитель, всего лишь их ошметки и остатки!
     - Я вот жив, - говорит он, - я знаю это, у меня есть это умение и все же я 

не могу научить, не могу передать это знание. Я 
жив, я знаю, я люблю своего сына и я очень хотел бы... Я очень стар, мне уже 
восьмой десяток, а мне все еще приходится 
работать самому. Если бы мне удалось научить сына, я мог бы отдыхать. Но если я 

не могу передать то, что может быть 
лишь пережито? Даже когда мудрец жив, передать это невозможно, как же это может 

быть передано, когда его нет уже много 
веков? Вы даром теряете время, сударь, - сказал он, - все это белиберда.