власти, но на следующий день оставшимся в живых разрешили высадиться и 
разместили их на постой. Потратив последние деньги, мама покупала еду для 
больных и самоотверженно ухаживала за ними.
     
     Учитель внимательно слушал мой рассказ, время от времени одобрительно 
покачивая головой. Когда я остановился, не зная, стоит ли продолжать, я подумал,
 что все сказанное мной было всего лишь небольшим предисловием к истории жизни 
членов моей семьи, наполненной страданиями, трудностями и опасностями. Только 
сейчас до меня действительно дошло, сколь ничтожна была вероятность моего 
появления на свет, и каким стойким, сильным и героическим оказался характер 
моих родных. Они прошли через войну, голод, разруху, нечеловеческие лишения и 
все же выжили и сохранили невероятный заряд жизнелюбия, оптимизма и искренней 
деятельной любви к людям. У меня на глаза навернулись слезы. Мелкие житейские 
проблемы и неприятности, случавшиеся в моей жизни показались мне столь 
ничтожными в свете того, что довелось пережить моим родителям, что мне стало 
стыдно за себя, за то, что я часто спорил с матерью, считая ее слишком 
придирчивой и властной, во многом старомодной и неспособной понять мои 
жизненные цели и интересы. По сравнению с тем, через что прошла она, мой 
жизненный опыт был ничтожен. Я родился в спокойное мирное время и не знал 
ужасов голода, разрухи и бомбежек. Эта почти безмятежная уютная жизнь 
одновременно вызывала у меня чувство радости и стыда.
     - Ты становишься человеком только после того, как осознаешь ценность жизни 
родителей и твоих предков. Лишь тогда ты сможешь оценить уникальность факта 
своего рождения, - сказал Ли.
     - Ты хочешь, чтобы я продолжил рассказ? - спросил я.
     - Ты должен рассказывать его себе, а не мне, - ответил Учитель. - Тебе еще 
предстоит в медитациях прожить жизнь своих родителей, без этого твое осознание 
нити жизни не станет полным.
     - Что я должен для этого сделать?
     - Для начала выбери случай из жизни твоего отца или матери, который 
затрагивает самые глубокие струны твоей души, например случай, когда один из 
них мог погибнуть. Войди в медитацию, и проживи его так, как его пережили твой 
отец или мать, словно ты сам прошел через это. Сделай это прямо сейчас.
     Я закрыл глаза и расслабился, вспоминая фронтовые рассказы отца. Перед 
глазами у меня возникали и исчезали смутные расплывчатые образы, из которых 
постепенно вырисовывались контуры высоких холмов с заснеженными склонами. 
Неровный гул голосов вокруг перекрывался свистом пуль и отдаленной оружейной 
канонадой. С флангов подходили немецкие танки. Моя часть отступала. Я с 
товарищем оставался в окопе, пулеметным огнем прикрывая ее отход.
     
     Шинель отсырела от пота и влажного снега. Было холодно и хотелось есть. Я 
был спокоен и зол. Я услышал короткий вскрик, и повернулся к другу. Он оседал 
на землю. На бурой ткани шинели в верхней части груди проступила кровь.
     - Слава Богу, ранен, - мелькнула мысль, и я оглянулся вокруг, надеясь, что 
еще не все подводы ушли. Я заметил повара, мчащегося мимо меня в последней 
оставшейся двуколке и, бросившись наперерез, я успел вцепиться в повод и 
отчаянным рывком остановил лошадей.
     - Быстрей, твою мать! - заорал повар с искаженным от ярости и страха лицом,
 осыпая семиэтажным матом неотвратимо надвигающиеся справа танки.
     Одним махом я подхватил раненого, здоровенного мужика, и забросил его в 
двуколку, по горячке даже не ощутив его тяжести. Повар хлестанул лошадей, а я 
рванулся к пулемету и вновь принялся поливать огнем вражескую пехоту.
     Отстреляв последнюю ленту патронов, я обернулся назад. Последние тачанки 
Терской казачьей дивизии приближались к вершине горы, белый склон которой, как 
муравьями, был сплошь покрыт бегущими вверх людьми, превратившимися в черные 
мечущиеся пятна на сверкающей белизне снега. Надвигающиеся справа танки 
расстреливали их прицельным огнем. Можно было уходить.
     Подорвав гранатой пулемет, я побежал к склону, и тут увидел обезумевшего 
от шума и взрывов коня без всадника. Оседлав его, я помчался вдоль склона, 
рассудив, что вдали от основной массы людей у меня будет меньше шансов попасть 
под пулю.
     Пулеметная очередь ударила совсем рядом, и я, вонзив каблуки в ребра коня, 
успел укрыться за оказавшимся поблизости сараем. Там уже отсиживались несколько 
отставших от других частей бойцов.
     - Ты на коне. Попробуй отвлечь фрицев и прорваться, а мы тем временем 
побежим в другую сторону. Иначе нам не спастись, - предложил один из них.
     Скорее надеясь на случай, который уже неоднократно спасал мне жизнь, чем 
веря, что у меня есть шанс уйти из-под обстрела, я стегнул коня и рванулся 
вперед.
     Первая же очередь прошила коню бок. Он повалился на снег. накрыв меня 
своей тушей. Пуля следующей очереди раздробила мне пальцы, державшие повод. Я 
попытался отползти, но тяжесть мертвого коня, придавившего мне ногу, не давала 
мне сдвинуться с места. Сердце колотилось, как бешеное. Я прижал раненую руку к 
груди, чтобы остановить кровотечение и замер в тщетной надежде, что немцы 
сочтут меня мертвым.
     Проклятый пулеметчик не жалел патронов, всаживая очередь за очередью в 
содрогающуюся от ударов пуль мертвую лошадь. Я ощущал каждую пулю своим телом 
так, как будто она насквозь прошивала меня самого, а не конскую тушу...
     
     Не выдержав эмоционального напряжения, я попытался приоткрыть глаза и