они 
ели и которая разделяла их спальни. С тех пор как угли в камине потухли прошлой 
ночью, 
огонь никто не разжег, и было видно, что хлопотливые руки старого учителя, 
обычно 
занимавшегося домашними делами, нигде не оставили своих следов. Весьма этим 
озадаченный, но не встревоженный, Франц занял свое привычное место сбоку от 
остывшего камина и погрузился в бесплодные мечты. Когда он потянулся в кресле, 
заложив обе руки за голову -- это была его любимая поза,-- молодой человек 
смахнул что-
то с полки позади себя, и на пол с грохотом обрушился какой-то предмет. 
Это был футляр, в котором лежала старая скрипка Клауса. От удара он раскрылся, 
и 
скрипка, выпав из футляра, подкатилась к ногам Франца. Струны, задев о медную 
решетку 
камина, издали протяжный, печальный и заунывный звук, напоминающий стон 
безутешной души. Казалось, он наполнил всю комнату и проник в самое сердце 
молодого 
человека. Звон лопнувшей скрипичной струны произвел на него магическое действие.
 
"Самуэль! -- закричал Стенио, и неведомый ужас вдруг овладел всем его существом.
-- 
Самуэль! Что случилось?.. Мой добрый, мой дорогой старый учитель!" И Франц 
устремился в его каморку и с размаху распахнул дверь. Никто не откликнулся, там 
было 
тихо. Молодой человек отпрянул назад, напуганный собственным голосом -- таким 
неузнаваемым и хриплым он ему показался в ту минуту. Франц не дождался ответа. 
Стояла мертвая тишина, тот особенный покой, который обычно, если говорить о 
звуках, 
указывает на смерть. Когда рядом с вами находится покойник или когда вас 
окружает 
зловещее спокойствие склепа, подобная тишина обретает таинственную силу, 
которая 
наполняет чувствительную душу невыразимым ужасом. В комнате Клауса было темно, 
и 
Франц поспешил распахнуть ставни. 
Самуэль лежал в своей постели холодный, окоченевший, безжизненный. Увидев труп 
того, кто так беззаветно его любил, заменив ему отца, Франц пережил чрезвычайно 

сильное потрясение. Однако честолюбие артиста-фанатика взяло верх над простым 
человеческим отчаянием, и очень быстро притупило душевную боль. На столе, 
неподалеку от кровати, где покоился мертвый Клаус, на видном месте лежало 
письмо, на 
котором было выведено имя Франца. Дрожащей рукой скрипач вскрыл конверт и 
прочитал следующее: 
"Мой нежно любимый сын Франц! Когда ты будешь читать это письмо, я уже принесу 
величайшую жертву, на которую твой лучший и единственный друг решился ради 
твоей 
славы. Перед тобой лежит бренное тело того, кто любил тебя больше всего на 
свете. От 
твоего старого учителя осталась лишь кучка холодного органического вещества. 
Надеюсь, 
мне не надо говорить, как тебе следует с ним поступить. Не бойся глупых 
предрассудков. 
Я пожертвовал своим телом во имя твоей будущей славы. И ты отплатишь мне самой 
черной неблагодарностью, если эта жертва окажется напрасной. Когда ты заменишь 
струны на своей скрипке, и в них будет часть моего существа, под твоим смычком 
скрипка обретет силу колдуна и запоет волшебным голосом инструмента Паганини. В 
ней 
будет звучать мой голос, мои вздохи и стоны, моя приветственная песня, мое 
безграничное и скорбное сострадание, моя любовь к тебе. А теперь, мой Франц, не 
бойся 
никого. Взяв свой инструмент, неотступно следуй за тем, кто наполнил нашу жизнь 

горечью и отчаянием!.. Выступай всюду, где доселе царил он, не зная себе равных,
 и 
смело бросай ему вызов. О Франц! Только тогда ты услышишь, с какой магической 
силой 
твоя скрипка будет исторгать глубокие звуки беззаветной любви. Быть может, в 
прощальном прикосновении к ее струнам ты вспомнишь, что они заключают в себе 
частицу праха твоего старого учителя, который обнимает и благословляет тебя в 
последний раз.  
Самуэль". 
Горючие слезы потекли из очей Франца, но они тут же высохли. В порыве страстной 

надежды и гордости будущего артиста-чародея, уставившись в мертвенно бледное 
лицо 
покойника, его глаза загорелись каким-то дьявольским блеском. Мы не в силах 
описать 
того, что последовало вслед за соблюдением юридических формальностей. Поскольку