какому-нибудь тенистому и величественному хвойному лесу он беспрестанно играл 
себе и 
всему, что его окружало: зеленому холму и горам, и покрытые мхом скалы 
подступали к 
нему поближе, чтобы как можно лучше его слышать, словно он был Орфеем. Франц 
играл 
веселому ручейку, торопливой реке, и они замедляли бег своих волн, завороженные 

звуками его скрипки. Даже длинноногий аист, который стоя на одной ноге, замер в 

задумчивости на соломенной крыше сельской мельницы, сосредоточенно решая для 
самого себя загадку своего слишком дорогого существования, посылал вслед ему 
протяжный и пронзительный крик: "О Стенио, ты сам Орфей!" 
Это было время полного блаженства, ежедневных и почти ежечасных восторгов. 
Последние слова умирающей матери, шептавшей ему об ужасах вечного наказания, 
оставили его равнодушным, и ее предостережение вызвало в нем лишь образ Плутона.
 Он 
отчетливо увидел владыку подземного царства, который приветствовал его, как 
когда-то 
приветствовал мужа Эвридики. Чарующие звуки скрипки вновь остановили колесо 
Иксиона, облегчая страдания несчастного соблазнителя Юноны и уличая во лжи тех, 
кто 
требовал вечного наказания осужденным грешникам. Тантал забыл о терзавших его 
голоде и жажде -- их утолила небесная мелодия Франца. Сизифов камень замер в 
неподвижности; и даже фурии улыбались ему, а восхищенный его игрой мрачный 
Плутон 
предпочел скрипку Стенио кифаре Орфея. Таким образом, серьезное отношение к 
мифам, 
особенно если оно подкреплено безрассудной и страстной любовью к музыке, 
кажется 
нам превосходным средством от страха, возникающего перед лицом богословских 
угроз. 
Вместе с Францем Эвтерпа могла одержать верх в любом состязании, даже вступив в 

схватку с самим властителем ада! 
Но все когда-то кончается, и очень скоро Францу пришлось пробудиться от своих 
нескончаемых грез. Он добрался до университетского городка, где жил его старый 
учитель музыки Самуэль Клаус. Когда этот старомодный музыкант узнал, что его 
любимый ученик остался на белом свете один и почти без средств к существованию, 
он 
почувствовал, что давняя привязанность к юноше вновь возродилась в его душе с 
удвоенной силой. Он отдал Францу все тепло своего сердца и стал заботиться о 
нем, как о 
родном сыне. 
Старый учитель напоминал одного из тех нелепых персонажей, что, кажется, сошли 
с 
какого-нибудь средневекового витража. К тому же, обладая странными повадками 
домового, Клаус отличался необыкновенно отзывчивым сердцем, таким же нежным, 
как у 
женщины, и готовностью к самопожертвованию первых христианских мучеников. Когда 

Франц вкратце изложил ему историю последних лет своей жизни, профессор взял его 
за 
руку и, отведя молодого человека к себе в кабинет, просто сказал: "Довольно 
скитаться, 
оставайся у меня. Стань знаменитым. Я стар, у меня нет детей, я заменю тебе 
отца. Будем 
жить вместе и забудем обо всем, кроме славы". 
И Самуэль Клаус сразу же предложил Францу отправиться в Париж через несколько 
крупных городов Германии, где они будут давать концерты. 
За несколько дней Клаус добился того, что Франц забыл свою скитальческую жизнь 
и 
связанную с ней артистическую независимость, ему удалось пробудить в нем 
дремавшее 
до сих пор честолюбие и жажду мировой славы. С тех пор как умерла его мать, он 
довольствовался лишь аплодисментами богов и богинь, населявших его воображение; 

теперь же он опять почувствовал страстное желание снискать восхищение у простых 

смертных. Под наблюдением умного и заботливого Клауса его замечательный талант 
крепнул с каждым днем и приобретал все большее очарование. Известность Франца 
росла, и с каждым новым концертом, который он давал в больших и малых городах, 
число 
его поклонников увеличивалось. Его честолюбивые мечты быстро претворялись в 
жизнь. 
Признанные гении различных музыкальных центров, оказывавшие ему покровительство,
 
вскоре провозгласили Франца Стенио лучшим скрипачом современности, а публика во 

весь голос объявила, что он превзошел всех музыкантов, которых ей доводилось