известно, это куда надо держать путь". 
 
Е.П. Блаватская  
ОЖИВШАЯ СКРИПКА
I 
В 1828 году в Париж со своим учеником приехал старый немец -- учитель музыки -- 
и 
поселился в одном из тихих предместий столицы. Старика звали Самуэль Клаус; имя 

ученика звучало более поэтично -- Франц Стенио. Молодой человек, по слухам, был 

скрипачом с необыкновенным, почти сказочным талантом. Поскольку он был беден и 
не 
успел еще сделать себе имени в Европе, он провел несколько лет в столице 
Франции -- 
центре переменчивой континентальной моды -- в полной безвестности. Франц был 
родом 
из Штирии; ко времени описываемых здесь событий ему было двадцать с небольшим. 
Будучи философом и мечтателем по натуре, наделенным всеми мистическими 
странностями подлинного гения, он напоминал кого-то из героев фантастических 
сказок 
Гофмана. Юные годы Франца протекали в очень необычной, даже чудной обстановке. 
И 
об этом необходимо сказать несколько слов, чтобы читателю стала понятнее эта 
история. 
Франц родился в тихом городке, затерявшемся среди Штирийских Альп, в семье 
набожных сельчан. Ребенка нянчили "гномы, которые присматривали за его 
колыбелькой"; он рос в странной атмосфере, наполненной рассказами о привидениях 
и 
вампирах, играющих такую важную роль в жизни каждого штирийца и словенца, 
обитающего на юге Австрии, и позднее получил образование в Германии, под сенью 
средневековых рейнских замков. С самого детства Франц прошел через все 
эмоциональные стадии увлечения так называемыми "сверхъестественными явлениями". 

Одно время он изучал "оккультные науки" вместе с восторженным последователем 
учения 
Парацельса и Кунрата. В алхимии для него почти не осталось никаких секретов, а, 

познакомившись с венгерскими цыганами, он попробовал себя в "ритуальной магии" 
и в 
"колдовстве". Но больше всего на свете Франц любил музыку, а еще больше музыки 
-- 
свою скрипку. 
Когда ему исполнилось 22 года, он вдруг оставил практические занятия 
оккультизмом и с 
этого дня целиком посвятил себя искусству, хотя в глубине души был предан 
прекрасным 
греческим богам. Из уроков по античной литературе в памяти у него сохранилось 
все, что 
имело отношение к музам, особенно к Эвтерпе, алтарю которой он поклонялся, и 
Орфею, 
волшебную кифару которого он старался превзойти, играя на скрипке. Нимфы и 
сирены, 
очевидно, вследствие их двойного родства с музами через Каллиопу и Орфея, 
занимали 
воображение Франца гораздо больше, нежели вопросы этого подлунного мира. Все 
его 
мечты, подобно фимиаму, подхваченные волной неземной гармонии, которую он 
извлекал из своего инструмента, уносились в возвышенные и благородные сферы. Он 

грезил наяву и жил настоящей, хотя и заколдованной жизнью только в те часы, 
когда 
благодаря своему волшебному смычку в потоке звуков возносился к языческому 
Олимпу, к 
ногам Эвтерпы. Он был странным ребенком, ибо рос в атмосфере всевозможных 
историй 
о колдовстве и магии, затем превратился в еще более странного юношу, и наконец 
достиг 
зрелого возраста, при этом ничто свойственное юности не коснулось Франца. Ни 
одно 
прекрасное девичье лицо не привлекло к себе его взора, ни разу за все время 
одиноких 
занятий его мысли не обращались к тому, что лежало за пределами жизни знакомых 
ему 
цыган-мистиков. Довольствуясь своим собственным обществом, он провел так лучшие 

годы отрочества и юности, в качестве своего главного идола имея скрипку, а 
своими 
единственными слушателями -- богов и богинь древней Эллады, пребывая в полном 
неведении относительно практической жизни. Все его существование было одним