В гневе всякий становится абсолютно глухим. "Сок разума" больше не мог погасить 

"пламя страсти". Я был не в состоянии прислушиваться к дружеским советам. Я не 
могу 
не вспоминать его лица с искренней любовью и, когда произношу его имя, у меня 
от 
волнения прерывается дыхание. Но в тот памятный час я чувствовал почти 
ненависть к 
этому доброму старику. Я не мог простить ему вмешательства в мои тогдашние дела,
 
поэтому я ответил ему жестоким упреком. Я с гневом заявил, что не могу 
относиться к 
своему видению иначе, как к пустому, ничего не значащему, и считаю ямабуши 
ничем не 
лучше любого мошенника.-- Я поеду завтра, даже если это будет стоить мне всего 
состояния, сказал я, побледнев от ярости и отчаяния. 
-- Вы будете сожалеть об этом всю свою жизнь, если уедете отсюда до того, как 
этот 
святой человек закроет входы в вашу душу, через которые могли бы проникнуть 
духи, 
следящие за людьми и готовые войти в открытые двери,-- ответил он мне.-- Дайдж-
Джины овладеют вами. 
Я оборвал его жестоким смешком и еще более грубо спросил его о гонораре, 
которого 
ожидал от меня ямабуши за проведенный эксперимент. 
-- Он не ожидает наград,-- последовал ответ.-- Орден, к которому он принадлежит,
 самый 
богатый. Его члены ни в чем не нуждаются, так как они стоят выше всех земных и 
корыстных страстей. Не оскорбляй же доброго человека, который пришел из 
простого 
сочувствия к твоему страданию и постарался избавить тебя от душевной боли. 
Но я не стал прислушиваться к словам разума и мудрости. Дух мятежа и гордыни 
овладел 
мною и заставил отбросить всякое чувство дружбы и даже элементарного приличия. 
К 
счастью, когда я повернулся, чтобы выпроводить из своего дома лживого монаха, я 

обнаружил, что он уже ушел. 
Я не видел, как он ушел, и отнес его тайный уход к страху разоблачения. 
Каким же я был дураком, каким слепым самодовольным идиотом! Почему же я не смог 

признать силу ямабуши и увидеть, что покой всей моей жизни уходит вместе с ним? 
Но я 
действительно сделал эту ошибку, и даже подлый демон моего долгого страха за 
родных, 
демон неопределенности, теперь был побежден чувством свирепого скептицизма, 
самым 
глупым из всех чувств. Глухое болезненное неверие, упрямое нежелание верить в 
свидетельства моих собственных чувств и решительное желание считать мое видение 

всего лишь игрой утомленного воображения прочно овладели мной. 
-- Мой ум,-- продолжал я спорить.-- Что это? Должен ли я поверить вместе с 
другими 
суеверными и слабыми людьми, что этот продукт фосфора и серого вещества мозга 
действительно наивысшая часть моего существа; должен ли я поверить, что он 
может 
видеть и действовать независимо от моих органов чувств? Никогда! Так же, как я 
никогда 
не смогу поверить в "мудрость" планет астрологии или в "Дайдж-Джина" моего 
доверчивого и доброго друга-жреца. Как я могу признаться в том, будто верю, что 

Юпитер, Солнце, Сатурн и Меркурий -- это действующие силы? И эти достойные силы 

управляют каждая своей сферой, и эти сферы заботятся о судьбах смертных? Разве 
могу я 
всерьез считать, что какие-то воздушные бестелесные образования могли 
руководить 
моей "душой" во время этого неприятного сновидения? Да я с отвращением смеюсь 
при 
одной только глупой мысли об этом. Я считаю это оскорбительным для моего 
интеллекта 
и для силы человеческого разума говорить о невидимых существах, о субъективных 
знаниях и тому подобных сумасшедших суевериях. Короче говоря, я попросил своего 
друга 
бонзу избавить меня от ненужных споров и тем самым сохранить нашу дружбу. 
Вот так я безумно и страстно спорил с почтенным японцем, стараясь изо всех сил 
заставить его поверить в то, что внезапно сошел с ума. Но его поразительное 
терпение 
оказалось более, чем равным моей глупой страсти. И он еще раз стал умолять меня 
ради