высовывая тонкое жало,<<50>> они сверкали маленькими злыми глазками на всех 
проходящих... Между прочим, вот чтo случилось: передаю факт так точно, как 
происходил, безо всяких объяснений и собственных гипотез, а прямо предоставляя 
разгадку проблемы натуралистам.
Надеясь, вероятно, на заработок, буни в змеиной чалме прислал к нам мальчика, 
предлагая показать, как он очаровывает змей. Не желая терять случая, мы 
согласились. Не 
стану распространяться обо всех штуках и фокусах, какие нам удалось видеть; 
перейду 
прямо к главному факту. Вынув вагуду (род дудки из бамбука), буни сперва 
погрузил змей 
в каталептический сон. Наигрываемая им мелодия, тихая, медленная и чрезвычайно 
оригинальная, усыпила было и нас самих: по крайней мере, всех нас вдруг стало 
непреодолимо клонить ко сну безо всякой видимой причины. Из этого 
полулетаргического состояния мы были вырваны нашим приятелем Гулаб Сингом, 
который, нарвав какой-то травы, советовал нам натереть ею крепко виски и веки. 
Затем 
буни вынул из грязного мешка что-то вроде круглого камешка, похожего на рыбий 
глаз 
или черный оникс с белою крапинкой посредине, величиной с наш гривенник. Он 
уверял, 
что кто купит этот камень, тот "очарует" им какую угодно кобру (на других змей 
камень 
не действует), мигом парализуя и под конец усыпляя ее: к тому же это 
единственное, по 
его словам, спасение против укушения кобры; следует только немедленно приложить 
этот 
талисман к ране, к которой он тут же и пристанет так крепко, что его нельзя 
будет 
оторвать; затем, высосав весь яд, камень отпадает сам собою, и тогда минует 
всякая 
опасность...
Буни между тем стал дразнить своих змей. Выбрав громадную кобру, футов в 8 
длины, он 
раздразнил ее до бешенства: обвив хвостом пень, она поднялась на дыбы и стала 
страшно 
шипеть.<<51>> Наконец она укусила буни за палец, на котором вскоре показалось 
несколько капель крови. У толпы вырвался единодушный крик ужаса. Но буни не 
торопясь приклеил к пальцу свой камешек, который и пристал к нему как пиявка, и 
затем 
стал продолжать свои представления. "У змеи мешок вырезан", заметил полковник 
из 
Нью-Йорка; "это просто фарс..." Как бы поняв замечание, буни, после небольшой 
борьбы 
в ловкости, поймал кобру за шею одною рукой, а другою всунул ей в рот сломанную 

спичку, установив ее перпендикулярно между двумя челюстями так, что они 
остались 
разинутыми; затем он стал подносить змею к нам поочередно, указывая на 
убийственную 
железку с ядом. Но полковник сдался не сразу. "Мешок там, а яду быть может и 
нет. 
Почем мы знаем?" Принесли живую курицу и, связав ей ноги, положили возле змеи. 
Но та 
отвернулась от жертвы и грозно шипела на буни. Тогда, просунув между связанных 
лап 
курицы палку, буни стал снова дразнить кобру, пока та, наконец, не укусила 
несчастную 
птицу. Слабо закудахтала жертва, встрепенулась раз, другой и окоченела. Смерть 
была 
мгновенная...
Вслед за этим произошло нечто столь странное, что можно быть заранее уверенным, 
что 
мой рассказ восстановит против себя всех петербургских и московских 
антиспиритов и 
критиков. Но факты, даже вследствие самой убийственной критики, не могут 
перейти в 
область фикции, а так и останутся фактами. Змея мало-помалу дошла до такого 
исступления, что видно было, как самому джадугару становилось опасно 
приблизиться к 
ней. Как бы приклеенная хвостом ко пню, она металась во все стороны передним 
телом, 
стараясь укусить чтo ни попадало. В нескольких шагах от нас показалась собака, 
и на нее-
то теперь буни устремил все свое внимание. Скорчившись на земле, на 
благоразумном 
расстоянии от бесновавшейся кобры, он вперил в собаку неподвижный, стеклянный 
взор и 
стал напевать что-то сквозь зубы. Собака сразу обнаружила признаки 
беспокойства: