подушки, устроил из них постель, лег, но спать не хотелось. Я долго размышлял 
над тем, что сказал отец, думал о его жестокой неприязни к детям, о том, что 
уже 
завтра буду ночевать далеко от дома. Луна медленно обходила небосвод. За окном 
захлопала крыльями ночная птица.
   Было слышно, как ветер треплет хоругви над крышей. Я задремал, но едва на 
смену лунному сиянию появились первые лучи солнца, как меня разбудил слуга; он 
принес мне миску тсампы и чаю с маслом. Я еще не закончил свою скудную трапезу, 

когда в комнату ввалился Тзу.
   — Ну вот, мальчик, — сказал он, — пора нам и расстаться. Слава тебе, 
Господи!
   Теперь я смогу вернуться к моим лошадям. А ты веди себя как следует и не 
забывай, чему я тебя научил.
   После этих слов Тзу повернулся на каблуках и вышел.
   Такая манера прощаться была наиболее человечной, хотя тогда я еще не понимал 

этого. Эмоциональное прощание могло бы превратить мое первое — и, как мне 
казалось, последнее — расставание с домом в неописуемую пытку. Если бы 
проснулась мать и вышла проститься со мной, то я наверняка принялся бы 
упрашивать ее оставить меня дома. Многие маленькие тибетцы окружены в детстве 
заботой и лаской; мое же детство было суровым во всех отношениях. Как я 
впоследствии узнал, эти невеселые проводы были устроены мне по распоряжению 
отца 
— чтобы я как можно раньше вырабатывал дисциплину и твердость характера.
   Наконец я закончил завтрак, сунул под плащ миску для тсампы и чашку. Еще 
один 
плащ я взял на смену; сделав из него что-то вроде узла, я засунул туда пару 
войлочных сапог. Когда я вышел из комнаты, кто-то из слуг попросил меня идти 
тихо, чтобы никого не разбудить в доме. Я осторожно шел коридором. За время, 
пока я спускался по лестнице и выходил на дорогу, слабая утренняя заря уже 
занялась настоящим днем.
   Так я, одинокий, испуганный, с тяжестью на сердце, оставил свой родной дом.
   
   
   
   ГЛАВА 4 У ВРАТ ХРАМА
   
   Дорога вела прямо к монастырю Шакпори — «Храму Медицины». Да, эта школа 
славилась своей строгостью!
   Я прошагал не одну милю под все более палящим солнцем. У ворот, открывающих 
внутренний двор монастыря, я встретился с двумя мальчиками, пришедшими сюда с 
той же целью, что и я. Мы некоторое время настороженно изучали друг друга и, 
пожалуй, не очень друг другу понравились. Но так или иначе, положение вынуждало 

нас быть достаточно общительными.
   Сначала мы робко постучались. Никакого ответа. Затем один из мальчиков 
поднял 
большой камень и принялся колотить им по воротам. Такой грохот не мог не 
привлечь внимания. Появился монах с палкой — со страху нам показалось, что у 
него в руках не палка, а целое дерево.
   — Что вам нужно, дьяволята? — спросил он. — Неужели вы думаете, что мне 
нечего больше делать, как только открывать ворота таким соплякам?!
   — Мы хотим стать монахами, — ответил я.
   — Монахами? Да вы больше похожи на мартышек. Ну, хорошо, постойте здесь.
   Когда регент освободится, он вас примет.
   Дверь захлопнулась, едва не прибив одного из моих спутников, имевшего 
неосторожность к ней приблизиться.
   Наши ноги устали и затекли, пришлось сесть прямо на землю. В монастырь и из 
монастыря то и дело шли люди. Из маленького окошка в стене доносился вкусный 
запах пищи, обостряя голод до спазмов в животе. Ох, как же хотелось есть!
   Наконец дверь резко распахнулась, и в проеме показался высокий и тощий 
человек.
   — Ну и чего же вы хотите, маленькие бездельники?
   — Мы хотим стать монахами.
   — Боже милостивый, — воскликнул он, — кто только не лезет сюда!
   Он сделал нам знак войти. Он спросил, кто мы и что мы, и даже 
поинтересовался, зачем родились на свет. Было нетрудно понять, что он от нас 
ничуть не в восторге.
   — Входи, да поживей, — сказал он первому из нас, сыну пастуха. — Если 
выдержишь испытание, то сможешь остаться. Затем перешел ко второму: — А ты, 
мальчик? Что, что ты сказал? Твой отец мясник?! Разве эти потрошители способны 
уважать законы Будды? И ты еще посмел прийти? Вон отсюда немедленно, или я 
прикажу выпороть тебя!
   Монах сделал угрожающее движение, и перепуганный мальчишка, забыв про 
усталость и словно обретя второе дыхание, бросился наутек; он несся с 
невероятной скоростью, и если бы не фонтанчики пыли из-под ног, то могло бы 
показаться, что он не касается земли.
   Я остался один. Никогда еще, за все мои семь лет, я не чувствовал себя так 
одиноко. Страшный монах повернул свирепое лицо в мою сторону. Я стоял ни жив ни