преломляются восприятия  окружающей  действительности.  Не  удивительно, что
многое такой взгляд видит превратно, собственный  характер  вещей ускользает
от  него,  заслоненный  мировоззрением, научной картиной мира, совокупностью
захвативших его представлений и идей.
     Невежда совершенно избавлен от подобной опасности. Восприятие его свежо
и  незатейливо.  Он  не  понимает,  а  видит; не познает,  а  запоминает.  В
результате  его  представления  просты и  безыскусны.  В  них,  быть  может,
отразилась лишь внешность мира или  небольшая его  часть. Но кто сказал, что
внешность  всегда обманчива  и по  части  нельзя составить  представления  о
целом?  Великий палеонтолог  Кювье некогда говорил:  "Дайте мне единственную
кость  вымершего животного и я восстановлю  весь его облик".  Так  и невежда
способен проявлять недюжинную  сноровку, заключая  из  своего  ограниченного
опыта о вопросах весьма далеких. Он словно спускает их с отвлеченных высот в
низины простого человеческого  существования, и уж там-то он знает, как себя
с ними вести.
     Стоя ближе к непосредственности жизни, невежда обнаруживает способность
трезвее и точнее судить о ней. Ситуации, в которых  он повергает и  ставит в
тупик  людей многознающих,  не  так уж редки.  Приходится  признать, что  на
житейском поприще обыденный ум или простая сноровка имеют преимущество перед
ученостью. И чем примитивнее характер общества, тем больше это преимущество.
Так  что  если  справедливо,  что  современная  цивилизация  идет  к  новому
варварству  (во  что  я  не  верю),  невежественные  люди  имеют  прекрасную
перспективу. Вот  только  едва  ли  они, в  силу своей природы,  имеют  шанс
прочесть  это суждение  и узнать о своих  достоинствах.  Что меня, по правде
сказать, не очень-то огорчает.
     

     В  любопытстве проявляет  себя интерес,  который не может оправдаться в
своем праве и серьезности. Ни в ком не вызовет протеста заинтересованность в
том, что  для человека жизненно необходимо или прямо  его касается. Но стоит
нашему вниманию перешагнуть эти узкие границы, лишившись почтенной ссылки на
заботу, нужду  или  полезную цель,  как  тут  же  окружающие  хмурят брови и
осуждающе  покачивают  головами.  "Какое  ему  дело  до  того,  что  его  не
касается?" -- написано на их недовольных лицах. "Не нужно знать того, что не
нужно",-- вот девиз добропорядочной и степенной жизни.
     Ах, как  это верно! Вот только где взять  весы,  которые бы с точностью
отмеряли,  что придется  кстати,  а что окажется  излишним; и давали  бы нам
ответ в каждом  конкретном случае;  и могли  бы  все  предвидеть наперед; и,
конечно, самое главное  --  никогда бы не ошибались!  Ведь что за  пользы  в
весах, которые напыщенно лгут?
     Нам   никак   нельзя   ошибиться   в  своем  внимании.  Впав  в  апатию
нелюбопытства мы, быть может, пропустим важнейший для себя шанс, который мог
счастливо переменить нашу судьбу.  Не заметим  зреющей над нами  угрозы  или
неприятности, окажемся  слепы  к  скрытым  предостережениям и  возможностям,
которыми  дарит  нас  высшая  сила.  Любопытный  хочет  узнать,  чтобы  себя
развлечь. В  нем живет недюжинная способность  откликнуться.  Ему  есть дело
даже  до  того,  что никак не  составляет  его  дела. Он --  живая  антитеза
безразличию, и уже этим -- замечателен. Иногда мне кажется, что нелюбопытные
просто устали. Их чувства померкли, азарт пропал, им ничего больше не нужно.
Или,  во всяком случае,  не нужно ничего неожиданного  -- того, что является
некстати, неведомо откуда и неизвестно зачем. И в самом деле: зачем?
     Любопытство  беззащитно.  Оно не  в силах  удовлетворить  этот  строгий
вопрос, беспомощно  улыбаясь  в ответ.  Хотя не сомневается:  а ни  зачем, а
просто  так! Просто потому, что  захотелось узнать,  увидеть,  испытать. Без
всякой цели -- просто потому, что любопытно.  Вот уж  немудрящее побуждение,
легковеснее  трудно  сыскать.  Однако  им,  в  котором  нет  ни  смысла,  ни
основания, ни толка, отменяется весь порядок бытия, дух поднимается над всем
устоявшимся  и прочным, чтобы  оказаться... где?  Нигде? в  пустом,  зряшном
интересе к  тому, что  его  не  заслуживает. Может,  и так -- только наперед
этого  никто  не  знает.  И  потому   там,  в  кажущейся  пустоте  праздного
любопытства, мы негаданно  находим долгожданный ответ, и проблеск надежды, и
счастливый шанс. И как из ничто силой Божественного творения некогда явилась
вселенная, так из пустой страсти любопытства вдруг да и явится  новая жизнь.
Ведь  и Бог, творя мир, думал должно  быть: "Интересно, что получится?" И не
от этого ли священного любопытства в начале времен мы теперь есть? Любопытно
было бы знать...

     

     Никто  не  вызывает  во  мне большего  сочувствия  и  раздражения,  чем
капризные  люди.  Они  -- самые  трогательные  существа на  свете,  и  самые
утомительные в то же время. Ими повелевает мимолетная прихоть, сущий пустяк,
ничего  не  значащая  случайность.  Проще простого их  уязвить.  Это  скорее
располагает к ним, чем  отталкивает. Ранимость вызывает симпатию,  даже если
выражается в неприятной форме.
     Капризные навсегда остались детьми. Их желание просто и естественно. Им
хочется, чтобы мир  принимал их такими, каковы  они есть: чтобы люди  были к
ним понимающими и  благосклонными, обстоятельства -- благоприятными, ход дел