они  выделяют  его,  честолюбца,  в  особенную  личность.  Вследствие  этого
честолюбивый человек ощущает бессознательную благодарность  к обычным людям,
они симпатичны ему. А поскольку мир в массе своей слагается  из обыкновенных
людей  и  заурядных  жизней  (так  полагает  честолюбец),  то и в  целом  он
расположен к миру доброжелательно и оттого в  общении приятен, внимателен  и
вежлив.


        ¶x x x§

     Честолюбие   движет   социальными   реформаторами,   великими  учеными,
вдохновенными  творцами -- всеми, кто идет впереди, кто шагает в  неведомое.
Именно туда  устремляется  честолюбец,  ибо  там, в  неведомом, всего вернее
надеется  найти себя. Точнее  --  свою славу; ведь  он весь  в  ней, ибо она
воплощает то, что привлечет к нему взоры всех людей.
     В этой жажде всечеловеческого признания проявляется замечательная черта
честолюбца --  любовь  к  людям,  потребность в их  уважении  и  восхищении.
Бывает,  конечно,   что   увлеченный  этой  страстью  честолюбивый  человек,
отчаявшийся получить ответ на свое чувство, прибегает к  средствам постыдным
или жестоким.  Но разве само чувство  виновато  в этом?  разве  осуждаем  мы
любовь, хотя  и  она  в  диких  или  измучившихся людях  приводит  подчас  к
бессовестным  и гнусным деяниям?  Так  и  низменные проявления честолюбия мы
должны  отнести к  трагическим  последствиям  чистой и  возвышенной  в своих
истоках  страсти.  Однако увы! По мере того, как  обыденная  жизнь втягивает
личность в  свой оборот, честолюбие бледнеет  и гаснет.  Мало-помалу человек
свыкается  со  скукою  повседневного  существования, и  хотя  еще  мнит себя
устремленным к высшим целям, на деле дерзает все реже и реже.
     С течением времени он обнаруживает с ужасом свою похожесть на других, и
тогда  понимает, что  его  честолюбивые  стремления -- попросту  несбывшаяся
мечта.   В   душе   каждого   человека,  наверное,   живут,   угасая,  такие
неосуществившиеся чаяния. Мы, покрывшись  слоем "жизненной опытности", гоним
эту  мечту,  или отмахиваемся  от нее как от  детской наивной  выдумки,  или
смеемся  над  нею,  или  забываем,   или  заменяем  наглядными,  сподручными
целями... но остается  от  нее легкая, иногда  пробуждающаяся в душе печаль.
Обеспокоенно оглядывается  тогда  человек, не  в  силах  понять, откуда  она
берется, и вертит головой, рассматривая обстоятельства своей жизни в поисках
неблагополучия, и не найдя сердится, и досадует на нелепое чувство, объясняя
его  плохой погодой и срывая раздражение  на близких. А это всего лишь... вы
знаете теперь, что это. И  это значит, что каждый человек был честолюбцем, и
потому осуждающий честолюбие вынужден будет осудить себя!
     

     Педант --  самый верный из  подданных.  Раз определив для  себя систему
мира,  он  хранит  ее  с усердием пчелы или  муравья. Оттого он  чрезвычайно
удобен в быту -- как в семейном, так и гражданском.
     Всякое явление, цель или вещь имеет у него свое место, и железный закон
связи  этих явлений, действий и норм незыблемо  поддерживается им.  Твердо и
непреклонно он  стоит на своем,  утверждая собственный образ жизни как нечто
непрекословное. Педант  сильнее  и  последовательнее  самого сильного  духом
человека. Его ограниченность закрывает для него все иные возможности,  кроме
одной, им однажды избранной.  Поэтому для педанта  может быть  лишь то,  что
есть. Представьте, сколь незыблемую опору в подобном душевном складе находит
любой социальный строй!
     Педантизм   в  самом  буквальном  смысле  --  положительное   качество.
Действительно, на какого человека можно положиться с большим основанием, чем
на педанта? Надо лишь знать, какое течение  дел принято им за норму, и тогда
можно опираться на эти сведения  с той же уверенностью, как если бы это было
знание не о поведении человека, а о природной закономерности.
     Неукоснительные   привычки   педанта    особенно   благотворно   должны
действовать на замученного суетой человека.  В них  он должен находить то же
отдохновение,  что  в  мерном  плеске прибоя  или  в  убаюкивающе-монотонном
шелесте листвы. Так непременно должно быть... если, конечно, мы не задерганы
до  такой  степени,  что  кроткая размеренность  бытия  педанта кажется  нам
угрюмым  издевательством  над  естественным течением жизни.  Тогда возникают
гнев,   ненависть,  скандал  и  даже   бытовое  членовредительство.  Однако,
согласимся,  это  следует  отнести  на   счет  воспаленной   психики,  а  не
педантичности.  Я  твердо  держусь   того  мнения,  что  с  педантом  легко,
безмятежно,  надежно, а скука  и  раздражительность --  неминуемые  спутники
общения с педантичной  личностью, -- проходят ведь... проходят, правда? 

     Неопрятность внушает людям зачастую  большее отвращение,  чем подлость.
Это   вполне   естественно,  ибо  в   неопрятности  заключено   не   меньшее
пренебрежение общепринятым, чем в подлом поступке.
     Меня  искренне  удивляет,  почему чистота  и аккуратность не  внесены в
качестве важных нравственных ценностей ни в одну моральную систему. Впрочем,
у них есть  достойные заменители: долг, душевная чистота, верность  слову  и
т.д. Опрятный человек держит себя в  порядке, какой бы  порядок  при этом ни