"возлюбленным"? Разве целовать одно лицо, и  в то  же время невольно  видеть
иные черты -- не измена чувству?
     Эти, как  и многие иные,  подобные  им, проявления  любовной неверности
никем   не  судятся  строго,  поскольку  почти   никогда  не  обнаруживаются
обманутым. Да  и  тем, кто  их испытывает, они  столь  же редко  сознаются с
ясностью.  Однако  если бы существовали  незримые весы,  способные  взвесить
тяжесть измены, некоторые из  этих зыбких и неосязаемых состояний перевесили
бы явные прегрешения против  супружеского долга. В  смутных и неосознаваемых
движениях души  содержится подчас большее отчуждение от возлюбленного, чем в
случаях прямой супружеской измены.
     Изменяющий от скуки действует  по расчету. Не берусь  судить, насколько
этот расчет оправдан. Очевидно лишь, что он преследует цель вывести личность
за пределы постылой жизни, и  именно поэтому результаты его  обычно жалки, а
удовлетворенность  -- мимолетна.  Любовь нельзя обмануть, используя  ее  для
достижения иных целей, чем она сама.

     

     С  тяжелым  сердцем  приступаю  я  к оправданию  измен. Признаюсь,  что
множество  чувств во мне протестует против этой затеи. Больше всего  я боюсь
ранить тех,  кому измена близкого  человека принесла страдание и  неизбывную
горечь. Ведь, действительно, нет большей  боли, чем  обнаружить, что любимое
тобой стало чужим, а то, в чем видел надежду и опору своей жизни -- не более
чем  иллюзия. Тяжелее  всего  мы  переносим  разочарования, которые ничем не
поправить,  и утраты, которые уже не возместить. Но как бы  ни  были  горьки
переживания измены, есть вещи, которые больше наших  чувств. Где  невыносимо
чувствовать -- там следует понимать.
     Стоит  начертать  слово  "измена",  как  останавливаешься, словно перед
незримым препятствием. Душу охватывает безотчетная тревога  и понимаешь, что
подошел, пожалуй, к самой критической точке  всего дела. Почему? Потому  что
всего  труднее  и  всего  опаснее  покуситься  на  права  любви.  Любовь  --
могущественное, всевластное божество всех живых существ -- ревниво и жестоко
относится  ко всякому, посмевшему усомниться в его безраздельной воле. Легче
восславить  подлость,  чем  сказать слово  в пользу измены,  этого нарушения
завета  любви.  Ведь  в  случае  подлости  можно предположить некие  скрытые
причины,  или  невольность  подлого поступка, или  неокончательность его. Но
крайний  случай  отступничества,  который  являет   нам  измена,  превращает
судящего о  ней человека в  слепое,  глухое и беспощадное  существо. Измена,
пожалуй, единственное порочное действие, которое  в полной мере не прощается
никогда  никем. Таковы законы рабства, в которое нас,  человеков,  заключила
любовь.
     Положение мое крайне затруднительно. Я преисполнен сочувствия к жертвам
измен,  я  искренне  сопереживаю  их  боли,  я готов поддержать  уязвленного
предательством и осудить его обидчика. Но вместе с тем я не могу не видеть в
измене   проявления   какой-то   могучей   силы,   какого-то   неизъяснимого
таинственного порыва, природу которых еще только предстоит постичь мудрецам,
исследователям и утешителям  рода человеческого. Легко проклясть измену;  но
наблюдая  сокрушающее  действие   ее,   производящее  великий  переворот   в
человеческой душе,  невольно думаешь: а не есть  ли измена проявлением самой
любви? Не она ли, всевластная, подчиняет себе отступника?
     Большинство измен вообще не заслуживают этого имени. Они возникают там,
где прежние чувства пожухли или умерли, где мужчину и  женщину держит вместе
лишь привычка и житейские  обстоятельства, где место стремления друг к другу
заняло глухое  раздражение  и желание свести счеты. Тут измена  не  попирает
прав  любви, а констатирует ее кончину;  тут,, налицо лишь нарушение  долга,
что судится иначе.
     Странные приходится говорить вещи,  но  очевидно: изменяющий  стремится
вернуться  в  любовь, восстановить ее власть  в  своей жизни. Правда, это не
любовь  к тому,  кому изменяют. Но  не  будь нового чувства,  не  было  бы и
измены. Можно сказать, что изменой любовь стремится восстановить самое себя.
Да  позволено  мне  будет  здесь немного  пофилософствовать.  Древние  греки
представляли любовь силой,  находящейся вне человека и лишь овладевающей его
существом. "Эрос" -- звали они эту вселенскую силу, запечатлевая ее свойства
в облике многих богов.
     Так  и  мне любовь кажется силой, заключенной во  всем  мире. Сила  эта
дарит  человека  могуществом  и  талантом,  отвагой и  весельем.  Нет  более
великого наслаждения, чем наслаждение любовью. В любви человек соответствует
своей истинной природе.  А раз так, то можно  ли осудить за неверность того,
кто  любит, кто вожделеет, кто горит страстью? Пренебрегая интересами своего
прежнего возлюбленного, любящий, а значит вдохновленный Эросом,  верен более
высокому призванию, чем простое служение интересам другого человека. Ведь  в
любовном  порыве  каждый  верен своей  скрытной сущности,  своему  истинному
предназначению,  и потому  в самой любви  и  следовании  ее побуждениям  нет
ничего порочного,  сколько  бы ни  внушали нам обратное. Самые основательные
аргументы  сознания то  и  дело  оказываются  бессильны перед правдой нашего
непосредственного чувства. И я не  думаю, что побуждения нашего сердца более
ложны, чем предписания ума.
     Даже  если  влюбленный   безумен,   его   безумие   --   священно:  ибо
подчинившийся Эросу сам становится частью вселенской силы,  два лика которой