|
У меня, признаться, есть совсем иное свойство. Я боюсь высоты. Стоит
мне выйти на балкон выше пятого этажа, как тут же начинает казаться, что
балкон вот-вот отвалится и понесется вниз, словно оборвавшийся лист. А
иногда -- со страху, видимо -- возникает жутковато-сладостное желание самому
ступить в раскинувшуюся под ногами бездну. Чур меня, чур!
Неизвестно, откуда берется столь странное желание. Может быть, это
какая-то болезнь, или врожденный страх, или инстинкт живого существа,
привыкшего ступать по земле? Не знаю, но только свойство это совершенно
безотчетное и врожденное. А у высокомерного такая же болезнь, только иной
направленности. Он любит высоту и не переносит ничего низкого. Даже
величайшую подлость творит он с видом благородства. Если случается ему
солгать, то при непременном убеждении в собственной честности. И на
неблаговидное действие он решится лишь тогда, когда уверится в полной своей
невинности. Эти особенности поведения проистекают из того, что нет для
высокомерной личности ничего страшнее, чем "себя уронить". Поскольку обычно,
в силу своей природы, она стоит высоко и возносится еще выше, то такое
падение всегда чрезвычайно болезненно и даже смертельно опасно. Все низкое,
приземленное, обыкновенное для высокомерной натуры, словно микроб холеры или
чумы. Соприкоснувшись с зараженным, того и гляди отдашь концы.-- Однако,
постойте, что же это я? Какое неприличное выражение, нимало не подходящее к
высокомерной персоне, вырвалось у меня невольно! Конечно же, высокомерный
может только почить. Иная смерть проходит мимо него.
Он также не ест. Да-да, совсем нисколечко. Он исключительно вкушает.
И
не спит. Представьте себе, ни минуты! Вместо сна у него отдохновение.
Кажется, я завидую высокомерному человеку. Так хочется являться на свет,
взирать, выказывать благосклонность, внимать, испытывать услады, дарить
восхищением, ощутить волнение души и трепет тела, знать радость молодых лет
и входить в преклонные лета. И почить, наконец! Не скончаться, не сыграть в
ящик, не гигнуться, не врезать дуба, не помереть, не быть убитым, не
гробануться, ни -- тем более -- не сдохнуть. А: по-чи-ть! Словно печальный
колокольчик прозвенел. Нет, как хотите, а высокомерному человеку есть в чем
позавидовать.
Беспринципность выражает чрезвычайный динамизм человеческой натуры.
Жизнь постоянно налагает на личность ограничения, делая ее в итоге косной,
неповоротливой, малоподвижной. Напротив, в жизни беспринципного человека
никогда не бывает этой рутины. Он всегда свеж, как сорванный с грядки
огурчик, и столь же непосредствен, как детский смех.
Обычно человека в его поступках, мыслях и желаниях что-нибудь вечно
останавливает, тормозит, укрощает. Иногда таким тормозом становится робость,
неуверенность в себе, страх наказания, стыд, а то и вовсе пустячное --
какое-нибудь неудобство в одежде, общественная обязанность или воспоминания
детства. Все эти сознательные и бессознательные границы своей жизни мы
обычно именуем принципами -- так поступить проще, ибо это сразу избавляет
нас от малоприятного анализа самих себя и могущих последовать из него
беспокойных выводов.
Беспринципный человек, напротив, по натуре отважен. Он окунулся в свое
"я", проанализировал все основания своих поступков, все окружающие его нормы
-- и не обнаружил в них ни последовательности, ни прочности. Главный девиз
беспринципности: "Не остаться в дураках!" Кто, скажите мне, решится осудить
такой девиз в нескончаемую эпоху всеобщего поклонения перед разумом, еще
недавно выражавшегося в громком восхвалении разумных потребностей -- этой
попытки общества оставить всех при том, что они имеют? На подобный шаг
осмелится, пожалуй, лишь человек... беспринципный!
Беспринципный человек, в отличие от принципиального, исходит не из
отвлеченного правила, а из своеобразия натуры каждой личности, из конкретных
обстоятельств ситуации и соизмерения различных мотивов поступка. Оттого в
беспринципном человеке мы зачастую находим куда больше живой и теплой
человечности, чем в ригоризме человека принципиального.
С естественностью дикаря -- этого "дитяти природы" -- беспринципный
человек отдается наиболее сильным побуждениям. За это и еще более от
проистекающих из этой установки последствий, он нередко получает имя
"негодяя", тогда как нам более справедливым представляется закрепить за ним
репутацию "человека искреннего". Он не воспринимает всерьез общество, в
котором живет, а также сложившиеся нормы отношений между людьми; разве этим
он не заставляет нас задуматься над "природой вещей"? разве не выполняет он
тем самым достойную просветительскую миссию?
Однако остановимся на этом; и сказанного, думается, достаточно, чтобы
увидеть обаяние беспринципности.
Неблагодарность приучает нас к важнейшей нравственной норме, суть
которой выражена в словах: доброе дело противится расчету.
Благодарность окружающих невольно приучает нас ждать воздаяния за
добрые дела, отчего все ростки великодушия и бескорыстия в нашей душе
|
|