Настоящий  завистник  имеет  еще  одну  чрезвычайно  привлекательную  и
симпатичную нам в людях черту. Он  чрезвычайно неравнодушен, и потому  с ним
никогда не  бывает  скучно.  Чем развитее в нем способность  завидовать, тем
более  многогранную  личность являет  он.  Нет на свете  ничего сколь-нибудь
примечательного, к  чему бы не устремлялся  острый  взгляд его и  что  бы не
возбуждало  его глубокий, страстный интерес. Любой  эрудит будет  посрамлен,
если вознамерится состязаться со зрелым завистником, ибо даже самое  горячее
стремление  к  образованности  выглядит  вялым   шевеление  души   рядом   с
неудержимым  чувством  зависти. Поистине,  завистники  движут  миром,  и  от
зависти  получает  он стимул своего развития. Всякое человеческое начинание,
все  сколько-нибудь  необычное и еще никем  не признанное  --  и неизвестно,
обретущее ли признание  в  будущем --  получает в душе завистника мгновенный
живой отклик. Мир  еще сомневается, снисходительно смотрит на новое явление,
лениво и угрюмо прикладывает его к старому и готов с раздражением  отбросить
его, а завистник  с воодушевлением неофита  уже принял,  уже  завидует,  уже
желает иметь и тем упрочивает  в творце  достоинство,  ибо как будто говорит
ему: Ты сотворил нечто славное".
     Так  же  человек, влачащий самую ничтожную  жизнь  и  не имеющий  в ней
ничего  себе  дорогого,   встречаясь  с   завистником,  вдруг   обнаруживает
неизвестные себе  краски  в собственном  существовании. Ведь завистник ни  к
чему  не  бывает спокоен,  и во всяком  встречном найдет, чему позавидовать,
возбудив гордость  в  обладателе ничтожного,  никому  более  не  интересного
достояния.
     Потому я  назову завистника  славным именем "великого утешителя  всех и
каждого",  и  призову  всех  быть  его  защитниками и покровителями  дабы не
исчезло  из  нашей  жизни  это  редкое  существо,  дабы  не   истребили  его
безжалостные  условия нашего существования, дабы черствость окружающих людей
и государства не нанесли непоправимый вред  его  характеру,  превратив столь
замечательную личность в пагубного урода -- "злобного завистника".
     

     За   нерешительностью  скрывается  мужественная   способность   жить  в
неопределенности.  Обычно  люди  тяготеют  к  четко  определенной  Жизненной
ситуации. Они желают твердо знать, что их ждет, на что они  могут опереться,
каковы обстоятельства  их дела и какие исходы возможны. Длительное ожидание,
зыбкость   результата,    отсутствие   точек    опоры,   негарантированность
собственного положения повергает  человека в уныние и  угнетает его душевные
силы.  Подобно  тонущему, он, повинуясь  слепому  инстинкту  самосохранения,
стремится  выбраться  на  твердое,  неподвижное,  надежное  место.  Но  ведь
реальный жизненный процесс являет  собой нечто  прямо противоположное идеалу
неколебимой  тверди.  Это  смена  лиц  и действующих  сил,  это  неожиданная
перемена обстоятельств, это вдруг явившийся причудливый случай, это смятение
и неопределенность, из которых выныриваешь внезапно, когда уже перестаешь на
что-либо  надеяться. Иными словами, жизнь движется к неизвестному, она ничем
не предопределена. Судьба человека зависит от мужественного умения пребывать
в этой неопределенности,  не скрываться  от стихии жизни, но  отдаваться ей,
стремясь  совладать  с ее  прихотливым течением.  Иначе неминуемо  рождается
тягучая  скука; ведь  следуя  изведанным  путем,  приедешь  только  к  давно
известному, а значит не стоило и отправляться в дорогу.
     Перед   человеком   возникает   выбор:   предпочесть,   ли   известные,
отработанные   формы   жизни   и,   следуя   им,   обрести   гарантированное
существование,  --   или  же  отдаться   непредсказуемому  течению  событий,
погрузиться  в  стихию  неапробированного  и   неверного  существования,  из
которого неизвестно что выйдет. В первом случае почти наверняка воспоследует
жизненный успех (и даже  точно известно, какого  рода и вида  успех); но при
этом  --  увы!  --  будет  прожита  безликая,  не  своя  жизнь. Ведь великое
достоинство отлаженных форм существования состоит в том, что они принимают в
себя  всякого  человека  и  каждый  раз  выдают  одинаковый  гарантированный
продукт.
     Во втором  случае, напротив, ничего нельзя сказать заранее и  не на что
положиться;   но  зато  личность  обретает  верную  (и   даже  единственную)
возможность состояться: обрести свое лицо,  свою жизнь, собственную --  а не
чью-то  --  судьбу.  Эта  вторая  возможность  является естественной  формой
течения жизни.
     Неопределенностью полно все живое: мысль, которая движется к изначально
неведомому  знанию; поступок,  которым человек  вторгается в  противоборство
множества сил, исход  из которого  никогда не ясен; чувство, которое следует
самому  себе,  даже если  оно  безрассудно.  Словом,  все проявления  живого
существа  требуют   отдаться  неопределенности,  уметь  стерпеться   с  этой
^прихотливой  стихией, научиться  плыть  в ее бурном течении.  Иначе  -- нет
жизни, нет своего лица, нет судьбы.
     Нерешительность --  лучшее приготовление к  жизненной действительности.
Нерешительный никогда  не остановится  на чем-нибудь  одном.  Он опробует  и
одно, и другое,  и благодаря этому будет расширяться его жизненный горизонт.
Одна какая-нибудь  сбывшаяся  и заполнившая  жизнь возможность  будет  вечно
тяготить  его,  оставлять неудовлетворенным,  требовать  иного.  И,  подобно
вечному  мученику   Танталу,   нерешительный  человек   будет   сомневаться,
колебаться, склоняться  ко  все  новым возможностям  и соблазнам.  И в  этой
непрестанной,  обременительной, его самого унижающей  слабости он выказывает