циникам;    эта    мера    будет    достойным     начинанием    общественной
благотворительности. В качестве ее девиза  предлагаю слова: "Не вы оказались
столь слабы,  а жизнь была слишком немилосердна".  Поддерживайте мой призыв!
И,  как теперь стало  модно  завершать обращения  к  общественности, вносите
деньги на счет 12345 в Потеряйбанке.
     

     Сластолюбие -- слово, несравненно беднее того смысла,  который призвано
выразить. Слова  живут самостоятельной жизнью. В них  есть  своя плотность и
свой цвет. Иногда  звучание слова оказывается богаче содержанием, нежели его
смысл. Тогда оно само выходит  на  первый план, оставляя  значение глубоко в
тени.  Тогда речь употребляет музыкальность  слова, а не вкладываемое в него
точное значение. И лучше бы такие слова называть нотами, или мелодиями.
     Сластолюбие, к сожалению,  не из  их числа.  Это слово лжет. Оно скорее
вызывает  ассоциацию  сластей, чем напоминает о сладострастных  наслаждениях
жизни. Но, может быть, в  этом  несоответствии сказывается  умное  коварство
слова, его  нежелание выдавать свою тайну и  превращать в  публичное  и всем
доступное наиболее интимную и глубокую часть жизни? Кто знает...
     Человеческий  язык вообще несправедлив к любовным  наслаждениям. Словно
нарочно,  выражающие  эту  страсть слова двусмысленны  и не заявляют  своего
значения прямо. Они как будто скрываются в  тени, оставаясь в  ней смутными,
трудно угадываемыми силуэтами.  Протяни  к ним руку,  попытайся  нетерпеливо
стиснуть в кулак -- и словно тень Эвридики растают легкие видения, отлетая с
печальным криком в непроглядный мрак.
     Природа сделала величайший дар людям, разделив человеческое существо на
два  пола.  В  вожделении,  ухаживании,  любовной  ласке  и  соитии  кроется
величайшее наслаждение на свете. Уже этого одного достаточно, чтобы понять и
разделить страсть тех, кто стремится к этому наслаждению. Однако наслаждение
--  при всей глубине и упоительности этого чувства -- слишком простое слово,
чтобы   выразить   всю   ту   наполненность   жизни,   которую   приобретает
сладострастный  человек.  Соединение  мужского  и женского начал  --  это  и
бесценный  стимул  существования,  это  поддержка в  скорби  и  унынии,  это
источник творческих сил, это глубочайшая радость бытия и  может  быть лучший
способ  его  познания. Все,  что есть  в жизни  красочного,  увлекательного,
трагического;  все, что  в  ней дышит,  манит, очаровывает, грозит; все, что
полно истомы, загадки, неги и торжества -- все это (загадки, прелести и силы
жизни)  оживают  и  предстают в самом  прекрасном  и  глубоком своем виде  в
моменты близости мужчины и женщины. Кто отвернется  от этого богатства,  кто
осудит эту высшую  породненность со всем сущим? Какой  невежа  воспротивится
священному призыву жизни, порождающей жизнь!
     Впрочем, нет другого человеческого чувства, которое вызывало бы большие
споры,  разногласия  и непримиримость мнений. Деспотичные, тупые, склонные к
самодурству натуры с особой яростью  ощущают в себе проснувшееся вожделение.
Привыкшие  над   всеми  властвовать,  всему  предписывать  свою  мерку,  они
ненавидят силу, которая сама овладевает ими и властно увлекает их за собой.
     Слабый,  неуверенный  в  себе,  обделенный природой  человек  страдает,
ощущая призыв своей плоти.  Чем сильнее он жаждет, тем глубже отчаивается. И
от этой неразделенной страсти он впадает в исступление и готов проклясть то,
о чем мечтает сильнее всего и что наполняет его грезы.
     "Взыграла похоть", --  трепещет  аскет, когда  его  протестующее против
искусственных обязательств  тело заявляет о себе. Разве не такие аскеты  все
те, кто установил себе или бессознательно принял систему искусственных норм,
которыми он пытается укротить то, что всего  сильнее на свете?  Он скрежещет
зубами в слепом напряжении, и творит истовые  заклинания, и надевает  тяжкие
вериги,  дабы   изнурить  свою  плоть  и  тем   охранить   ее  от  соблазнов
сладострастия. Но не в силах  спастись несчастный. Не лукавый,  не  телесный
изъян, не душевная извращенность заявляет себя в сладострастном  вожделении.
Это требует своего жизнь; и  нет живого  существа, способного противиться ее
могучему зову.
     Презирающие  сластолюбие  как нечто постыдное и нечистое, не  понимают,
что наслаждение, которому предаются  со  вкусом и глубиной чувства, не менее
целомудренно,  чем  самое  суровое воздержание.  Не  душа  --  а тело, самая
таинственная, великая  и мудрая  часть человеческого существа. В жизни плоти
скрыты  сокровеннейшие  источники  творчества, разума и  счастья.  И там  же
истоки  величайших  трагедий,  печалей  и  бед.  В  теле  таится  уникальная
возможность ощущения  жизни и открытия  ее загадок. И потому сластолюбие  --
самое острое ощущение жизненности.
     Острой, чуткой, проясненной  становится впечатлительность человека. Все
его существо,  каждая  клеточка дышит окружающим миром: вдыхая  его  краски,
события,  запахи, звуки, вкус. Опьянение жизнью делает невозможным  расчет и
заставляет каждого повиноваться  лишь самому себе. И  если суждены смертному
мгновения счастья  и упоения, они  наступают  в тот миг,  когда мы поглощены
стихией сладострастия.
     

     Безвольный подобен снулой рыбе, которая судорожно открывает рот и, не в
силах удержаться в естественном положении, то и дело переворачивается кверху
брюхом, беспомощно пошевеливая плавниками.