ивают, что тротиловую "колбаску" в "Кресты" пронес вместе со своими личными вещами заключенный Гамов, переведенный из Ломоносовского следственного изолятора. О разрушительных замыслах Гамова можно было лишь гадать. 
 Идея взорвать тюремные ворота родилась в душной, переполненной камере тогда, когда о тайной "колбаске" узнал сокамерник Бабанский, бывший армейский минер-подрывник. Глубокой ночью, горячо дыша в угреватое лицо Гамова, он шептал: 
 - Доверься мне. Рванет - будь здоров. Главное - неожиданность. Я в армии такие хреновины мастерил, что закачаешься. 
 В эту ночь Гамова и так качало на своей казенной кровати безо всяких "хреновин". Оставаясь в "Крестах" и ожидая срок за убийство, он спешил на тот свет. Полгода назад Гамов опустил дубовую доску на голову пожилого рецидивиста из Стрельни. Воровская голова не выдержала и раскололась. Милиция искала убийцу две недели. И не только милиция. На третий день заключенному Гамову передали по тюремному телеграфу, чтобы он обратился за помощью в бюро ритуальных услуг и заказал добротный сосновый гроб. Опасаясь, что Гамова действительно могут придушить в Ломоносовском допре, тюремная оперчасть переводит узника в "Кресты". Судя по всему, вместе с Гамовым перекочевала и тротиловая шашка, припрятанная на крайний случай. Этот случай представился 23 февраля... 
 Душа зека не смогла обрести покой даже в старейшей питерской тюрьме. Гамов почти не сомневался, что в зоне, куда его вскоре упекут слуги Фемиды, он будет здравствовать недолго. Сокамерник Бабанский, которому он доверил свое горе, с минуту молчал, затем молвил: "Лучше бы ты грохнул мента". При этом голос чуткого Бабанского дрогнул так, будто бы он беседовал с умирающим онкобольным. 
 Ворочаясь на тюремных нарах и щупая зашитую в матрац "колбаску", Гамов думал о побеге. Во сне ему виделись тюремные ворота, летающие над плацем, словно дельтаплан, грузовики с тротилом и Бабанский в форме капитана внутренней службы. Утром Гамов отдал камерному другу тротиловую шашку. 
 Бывший сапер Бабанский желал пуститься в бега с не меньшей охотой. В его следственном деле значилась 117-я статья, которая полностью хоронила какой бы то ни было лагерный авторитет. Зек сидел за развратные действия в отношении несовершеннолетней. "Снял на рынке телку, - с горечью вспоминал Бабанский. - За десять баксов уболтал ее "сыграть на саксофоне". Пошли в подвал. Там я и разгрузился. Когда же пришло время платить, меня жаба начала душить - спасу нет. Иди, говорю, коза драная, отсюда, пока еще трамваи ходят. Сказал и вышел из подвала. А соска эта прямиком в милицию пошла, заявление на меня накатала. Дескать, я, угрожая ножом, трахнул ее в извращенной форме. А девке едва пятнадцать стукнуло". Бабанский выходил на финишную прямую к "петушиному углу". В любой момент урки могли переселить его к параше. Та же участь грозила и Гамову - истребителю рецидивистов. 
 Друзья по несчастью решили бежать после Нового года. Но побег из "Крестов" они бы вдвоем не потянули. После долгих колебаний и ночных совещаний в план тайной акции решили посвятить пахана камеры - Васю Кутаса, трижды судимого за разбой. На мозгах Кутаса матушка-природа явно сэкономила, что однако не мешало пахану хозяйничать в камере. Многим запомнилось его прибытие в камеру N 945. Порог переступил двухметровый амбал с шрамом через все лицо. Кутас прошелся вдоль кроватей, покопался в носу и вежливо разбудил зека, дремавшего на верхнем ярусе у окна: 
 - Полежи, братуха, в другом месте... 
 Отстаивать кулаками свое "паханство" Кутасу не пришлось. В камере зек быстро отыскал четверых корешей, и "кентовка", оккупировав дальний угол, начала чифирить. Вскоре выяснилось, за что на этот раз Вася угодил на тюремные нары. Вместе с напарником он вломился в пункт обмена валюты и, размахивая пистолетом, посоветовал кассиру уложить все деньги в дипломат. Когда налетчики с деньгами уже садились в авто, рядом завизжали тормоза, и чей-то голос приказал им положить руки на крышу автомобиля. Кутас выстрелил, практически не целясь. Пуля вошла милиционеру в плечо. В ту же секунду бандитов сбили с ног и минут пять щупали ногами ребра и печень. Адвокат Кутаса обещал приложить все усилия, чтобы налетчику дали хотя бы десять лет... 
 Волнуясь и подергиваясь, Бабанский шепотом рассказал пахану о взрывчатке. Кутас накрутил на пудовый кулак майку Бабанского, притянул к себе и так же шепотом произнес: 
 - Ты кто, сучара, провокатор? 
 - Да в натуре, бомба, - продолжал шипеть сапер, барахтаясь в руках пахана. - У меня в матраце. Уйдем вместе, а? 
 - Кто еще в доле? 
 - Вон тот гаврик. 
 - Шилом бритый? 
 - Да. Это его взрывчатка. 
 Кутас расслабился, отпустил майку и, глядя на стену, тихо приказал: 
 - Марш на место. Завтра обкашляем. Кому-нибудь вякнешь - убью. 
 На прогулке Вася начал совещаться с корешами. Все четверо были готовы бежать из тюрьмы. План побега разрабатывался больше месяца. Прежде всего решили "выломить из хаты" стукача. В тайном доносительстве уже давно подозревался некто Шпак, угодивший под стражу за торговлю наркотиками. Несмотря на это, братва не чинила над стукачом расправу: себе же дороже. Оперчасть могла затеять ответный террор, по десять раз надень перетряхивая камеру на предмет чая, карт, ножей и тому подобного. Нетрудно было представить глаза контролеров, выпоровших из матраца тротиловую "колбасу". В одну из ночей Шпаку подбросили в тумбочку чужой сахар. Услышав о пропаже, благородный "бугор" предложил всем, кто имеет совесть, добровольно открыть тумбочки. Совесть оказалась у всех. Зек, у которого уперли пять кусков рафинада, радостно узнают свой паек. Кутас сразу же свистнул: 
 - Крыса на борту! Ну, гнида, готовься гарнир с параши хавать. 
 Перепуганный насмерть Шпак сорвался с нар и стал колотить в дверь и орать