лучше, т. е. имеет большее благо, чем Бог.

О том, что множество благ не лучше одного блага

Кажется, что количество добросердия или добродетельности не имеет
значения для деяния и намерения. Ведь когда говорят о благом намерении и
благодеянии, т. е. о чем-то проистекающем из благого намерения, то здесь
имеет значение только благость намерения; и не в одном и том же значении
употребляется имя блага, чтобы можно было нам говорить о множественности
блага. Ведь когда мы говорим «человек прост» и «это — простое
высказывание», то еще нет причины для нашего согласия с тем, что эта
множественность проста, так как имя «простой» здесь употребляется так, а
там — иначе. Никто из нас, следовательно, не думает, что, добавляя благое
деяние к благому намерению, мы соглашаемся, будто благо добавляется к
благу, как если бы существовало множество благ, благодаря чему воздаяние
должно бы возрасти,— хотя, как сказано, нам нельзя говорить о множестве
благ, так как слово «благой» употребляется в разных смыслах.

О том, что благодеяние состоит в благом намерении

25 См.: Аристотель. Категории, 13b; его же. Метафизика, 1004b 1-4.
Когда мы говорим: намерение (intentio) — благое, это значит, что
намерение само по себе правильно. Когда мы говорим: благодеяние, это
значит, что деяние само по себе благом не обладает, но проистекает из
благого намерения. Поэтому один и тот же человек в разное время может
делать одно и то же, но из-за различия намерений его деяние заслужит имя
либо благого, либо злого, так что кажется, будто оно изменчиво относительно
добра и зла. Например, в предложении «Сократ сидит» истинность или ложность
его смысла изменчивы в соответствии с тем, сидит ли Сократ или встает.
Аристотель по этому поводу говорит, что разная трансформация предложений
относительно их истинности и ложности касается не самих предложений,
которые принимают на себя нечто изменчивое, изменяя свою истинность и
ложность, а того реального субъекта (res subiecta), т. е. Сократа, кто сам
по себе может двигаться, переходя из сидячего положения в положение стоя, и
наоборот 25.

Почему намерение можно назвать благим?

Кое-кто думает, что намерение оказывается благим, или правильным,
всякий раз, когда кто-нибудь считает, что он поступает хорошо, а то, что он
делает, угодно Богу. Так, например, полагают те, кто преследовал мучеников
и о ком Истина через Евангелие гласит: Наступит время, когда всякий,
убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу (Иоан. XVI, 2). Об их
неведении и апостол жалеючи сказал: Ибо свидетельствую, что имеют ревность
по Боге, но не по рассуждению (Рим. X, 2). То есть они имеют большое рвение
и желание отличиться в том, что, они считают, угодно Богу; но, поскольку
усердие их духа или рвение в этом обманывает, то намерение их — ложное, а
сердечное видение не достаточно просто, чтобы стать ясновидением, т. е.
предохранить себя от заблуждения. Поэтому Господь, внимательно рассматривая
поступки согласно праведности или неправедности намерения, взывал к очам
разума, т. е. к намерению простому и как бы не запятнанному грязью, чтобы
достичь ясного видения, противоположного замутненному, говоря: Если око
твое будет чисто, то все тело твое будет светло (Мф. VI, 22). То есть если
намерение твое будет правым, то и .все дела, из него проистекающие, будут
достойны света, что и можно обнаружить даже в способе воздействия телесных
вещей, т. е. они будут благими, и наоборот. Следовательно, намерение нужно
называть благим не потому, что оно таковым кажется, но только в том случае,
если оно таково, каким считается, если проясняет то, на что направлено,
если есть вера не только в то, что это угодно Богу, но и, кроме того, что
оно не сможет ввести в заблуждение. В противном случае даже и неверные
совершали бы добрые, как и мы, поступки, потому что они, так же, как и мы,
верят в то, что спасутся своими деяниями, т. е. что они угодны Богу.

О том, что грех — это то, что совершается вопреки сознанию

Но если кто-нибудь спросит, совершили ли гонители мучеников или Христа
грех из-за того, что верили, будто это угодно Богу, или же они могли
прекратить [делать ] то, что, по их мнению, никоим образом не нужно было
прекращать — тогда и греха нет. В самом деле, на основании того (как мы
выше описали), что грех — это презрение Бога, т. е. согласие [на поступок
], на который, полагают, соглашаться не нужно,— мы не можем сказать, что
они в том прегрешили, и грех есть не неведение его, даже не неверие, при
котором никто не может спастись. Те, кто не ведают Христа и из-за того
отталкивают христианскую веру, потому что верят, что она противна Богу,—
разве в том презирали Бога, что делают ради Бога и оттого полагают, что
делают благо? Особенно когда апостол сказал: Если наше сердце не внушает
нам, мы заслуживаем доверия у Бога (Иоан. III, 21),— как если бы он имел в
виду: когда мы не предчувствуем, что это против нашего сознания, то нам
напрасно бояться, что станем виной виновными пред Богом. Или: если
невежество таких людей меньше всего нужно вменять им в грех, то каким